Годы странствий Васильева Анатолия

Но меня не оставляет чувство, что это последние подобные опыты… И мы, по сути, любуемся фактурой, которая уже ушла — мамонтовой костью, ребром ископаемой рыбы. Больше (не дадут!) не удастся ничего подобного совершить! Мир станет сильно проще… У меня здесь, во Франции, это уже сделалось повседневным опытом: практически весь университетский и культурный дискурс стал политкорректным, театральное искусство постепенно отдает богу душу — и все довольны! Для меня признаваемый здесь психологический, традиционный тип театра давно заведомо слишком прост. Психологические структуры вообще конструируются проще игровых. И они в принципе доступнее, «народнее». Я просто думаю, что после этой общей встряски (психической, социальной, экономической) более сложные структуры в принципе не выживут — или выживут в гораздо худшем, более помятом состоянии… Мы все сейчас истощились, выпотрошились, нервно извелись. Но боюсь, этот Brave New World, в который мы выйдем в реале, нам совсем не понравится! Странно, что никто из людей искусства, литературы, философии об этом вроде бы не задумывается. Левак по убеждениям, знаменитый культуролог Джорджо Агамбен (Giorgio Agamben) больше всего боится нарастания полицейского и государственного насилия, жесткости, неофашизма. Немецкий режиссер Маттиас Лангхофф (Matthias Langhoff), всю жизнь проработавший во Франции, всерьез предлагает после карантина ездить в фургончике с минимумом декораций и давать представления для благодарных пейзан в захолустье…

Все станет проще, веселее и общедоступнее! Времена окажутся подстрижены зелено, ровно и гладко… И я имею в виду не только наше богоспасаемое государство — думаю, так будет повсюду! Я вижу впереди скорее общество, где больше никому не захочется сложного, где все предпочтут согласованно и умеренно развлекаться. И тогда на опасные фокусы и милые сердцу капризы денег уже не найдется…

Я хорошо помню конец Советского Союза. Парадигма здесь будет та же — только в масштабах всего мира… Важно, что этот прежний репутационный флер создавался годами, постепенно воспитывался! А теперь все эти социальные привычки вдруг рассыпаются в одночасье… И нормальные обыватели вдруг понимают, что эти интеллигенты, перверты и очкарики, просто морочили им голову! И сами же интеллигенты во многом подготовили это своей университетской политкорректностью, унылым феминизмом, нарочитой заботой о моральной и психологической безопасности… Только теперь это наложилось на понятное желание выкинуть из общества закваску и сделать этот хлеб полностью пресным. Даешь опресноки в массы! Потому что обыватели всегда, инстинктивно были против расшатывания устоев, за сохранение иерархии и семейных ценностей… Короче — против свободы! Это первичный для них инстинкт. Мы вернемся после эпидемии в другой мир. Вирус — как ему и полагается — просто ускорил процессы…

Эпилог. Памяти Хайнера Мюллера

(Фрагмент из записей Марка Ламмерта / Mark Lammert, сценографа и живописца, работавшего с Хайнером Мюллером)

«Возможно, Бог — это вирус, который нас населяет».

Четверть века назад я работал с Хайнером Мюллером над подготовкой к постановке его последней пьесы «Германия 3». Через несколько дней после его смерти 30 декабря 1995 года я получил от коллег нашу с ним совместную Рабочую тетрадь («Arbeitsbuch»).

В эту тетрадь был включен фрагмент, который, как можно предположить, относится к этой пьесе. Можно также предположить: это и есть последний текст Мюллера для сцены.

Хайнер Мюллер. X. Война вирусов

Пустой театр. Автор и режиссер, оба пьяные.

Автор:

Война вирусов. Как ее описать.

Режиссер:

Это твоя работа. Тебе за это платят.

Автор:

Подходите, незнакомцы с лицами в масках

Бойцы невидимого фронта

Или еще

Великие войны человечества капля за каплей

На раскаленном камне Ужасы роста

Преступление любви, которое заставляет нас жить парами

И планета создает пустыню, заселяя ее.

Режиссер:

И как я должен показать это на моей сцене.

Автор:

Понятия не имею. Что ваша сцена значит для меня.

Режиссер:

Это бог и мир.

Автор:

Может быть, бог это вирус

Который в нас живет.

Режиссер:

Чего же ты хочешь. Чтобы я тебе

Поставил на сцене две тысячи стариков

С белой бородой, номер один два три

И так до двух тысяч. Сходи в кино.

Вирусы исчисляются в миллиардах и

Наш театр — это хоспис.

Автор:

Двадцать лет назад в Бруклине у человека на улице

Я спросил как пройти на такую-то улицу и он сказал мне: это твоя проблема.

Режиссер:

Этот человек прав, я могу его только одобрить.

Автор:

Я написал стихотворение.

Режиссер:

Читай его.

Со стоном закрывает себе уши.

Автор:

Смертельно для человечества его быстрое размножение

Каждое рождение это на одну смерть меньше Убийство в подарок

(Землетрясение надежда мира)