Годы в Белом доме. Том 2

Неожиданно мне пришла в голову мысль о том, что со всей этой напыщенностью и грубостью мы стали участниками некоего фарса. Хотя тон оставался воинственным, а поведение чрезвычайно грубым, ни одно из советских заявлений не имело практического содержания. Эти три руководителя воздерживались от угроз. Их так называемые предложения были обыкновенными лозунгами парижских пленарных заседаний, которые, как они знали, мы постоянно отвергали и которые у нас не было никаких причин принимать сейчас, когда военная ситуация почти ежедневно меняется в нашу пользу. Советские руководители не давили на нас, кроме как на словах. Они говорили для записи, а когда они наговорили достаточно, чтобы было что переслать в Ханой, они остановятся.

Так и случилось. Никсон, который вел себя с замечательным достоинством в течение всего этого времени, ответил тихо, но твердо, сказав, что он верит в то, что война скоро будет улажена. Он холодно отметил, что СССР «внес вклад» в апреле в дело возобновления секретных переговоров; мы были в «какой-то степени разочарованы», когда северные вьетнамцы оказались «более непримиримыми, чем даже раньше». Он прямо сослался на предложение Брежнева о прекращении огня, которое мы приняли, а Ханой с ходу отверг. Он предложил, чтобы вернулись к Вьетнаму вновь ближе к концу недели. Мы продолжим переговоры с северными вьетнамцами, но это будет бесполезно, если они не захотят примириться. Мы не рассчитываем на то, что советская сторона решит эту проблему, но, по его словам, «может быть, вы сможете нам помочь». Косыгин незамедлительно прокомментировал, сказав, что нужно новое предложение. И президент ответил так же быстро, что дискуссия и так продолжается слишком долго.

В этот момент Брежнев явно решил, что запись достаточно полна. Он допустил, что мы провели «самые серьезные дискуссии по проблеме мирового значения», как будто это были абстрактные дебаты среди профессорского состава. Он сказал, что пришел к выводу после высказываний Никсона, что Соединенные Штаты готовы к поиску разумного урегулирования, – предложение, с которым было трудно поспорить. Косыгин присоединился к предыдущим высказываниям, сказав, что ни единого корабля с военным снаряжением нет на пути во Вьетнам; «только мука и продукты питания, никакого вооружения нет». Это давало повод предположить, что Москва оказывает давление на Ханой, или могло ничего не означать, поскольку все северовьетнамские порты были, так или иначе, закрыты из-за минирования.

Факт оставался фактом: помимо задиристого тона в ходе этого заседания, советские руководители рассматривали Вьетнам как второстепенный вопрос этого саммита. Высшие руководители вернулись к Вьетнаму только один раз, когда Брежнев спросил Никсона, сможем ли мы пересмотреть наше предложение от 25 января, чтобы Нгуен Ван Тхиеу ушел в отставку за два месяца до новых выборов, а не за один, как мы предлагали. Никсон намекнул, что будет готов предложить это, если Ханой примет другие условия.

Что касается вечера на даче, то к тому времени, когда советские руководители отговорили свою часть по Вьетнаму в течение трех часов, было уже 11 вечера. Настроение в этот момент сместилось неожиданно вновь к дружелюбию, как это было несколькими часами ранее, когда оно повернулось к враждебности. Нас провели наверх в столовую, которая, как оказалось, занимала почти весь второй этаж. Несмотря на поздний час, был подан ужин из четырех блюд, этому предшествовало обычное обилие закусок, от которых ломился стол.