Гоголь и географическое воображение романтизма

Отношение Гумбольдта к пейзажу в живописи было таким же, как и к пейзажу литературному. Рассматривая в «Космосе» развитие жанра с Античности до начала XIX в., он указал на величайших его представителей в XVII в. и проницательно определил переломные моменты в его истории, которые были вызваны географическими открытиями заморских стран. Согласно со своими научными интересами, в XIX в. он отметил не выдающиеся труды оригинальных художников (такими, например, были К. Д. Фридрих и О. Ф. Рунге), но панорамы, изображающие экзотические ландшафты таким совершенным способом, что их обозрение могло заменить реальные путешествия[173].

По мнению Танга, верность Гумбольдта художественному пейзажу сыграла решающую роль в его научных прорывах и открытиях, которые он совершил в области географии. Ведомый эстетическим понятием пейзажа, он смог посмотреть на природу как состоящую из отдельных, внутренне цельных и автономных, индивидуальных пространственных единиц, которые как таковые нужно подвергать научному исследованию. Этим он не только изменил метод географического анализа, но и определил для географии новую область исследования, существующую по сей день[174].

Научно-эстетический подход Гумбольдта вдохновил автора эстетического трактата «Девять писем о пейзажной живописи» (1815–1824) К. Г. Каруса. Дилетант в эстетике, как и в живописи, бравший уроки у Фридриха, Карус писал, что жанр пейзажа требует не только искусства, но и высокой степени образованности и опыта, способности к абстрагированию и философскому мышлению, которых достиг человек только в XIX в. Повторяя за романтиками, что природа – язык Бога, он считал, что художник сначала должен научиться этому языку, «развить чувство природы», чтобы потом средствами искусства молиться «на том же языке»[175]. В неоригинальной концепции Каруса пейзаж, с одной стороны, является аналогом музыки, но с другой – граничит с научным знанием. Поэтому он ставил в пример «Картины природы» Гумбольдта, в которых отразился опыт географа и биолога, а также считал, что для пейзажиста, изображающего горы, необходимы серьезные познания в геологии[176]. Задачи, которые Карус ставил перед пейзажной живописью, выходили за рамки живописи как таковой и не могли быть достигнуты[177]. Но сама тенденция мысли Каруса к объединению искусства и науки характерна для его времени; этим же путем шел и Гоголь.

Гумбольдт с его апологией чувства природы ориентировался на пейзаж настроения: уже в «Физиогномике растений» он писал о мрачности северных лесов и веселости южных пейзажей. В то же время Риттер, осмысляя единство природы в духе Я. Бёме, Лейбница и Гердера, предпочитал видеть в пейзаже аллегории божественных истин. В этом он был близок воскресшей в немецком романтизме трактовке пейзажа как языка Бога, нашедшей, например, отражение в «Фантазиях об искусстве» В. Г. Ваккенродера, переведенных на русский язык в 1826 г.: «Природа, сколько ее видеть может око смертного, подобна несвязным проречениям из уст Всевышнего»[178]. Подобная мысль скрыта и в пейзажах Фридриха и Рунге[179], и в описаниях леса в «Странствиях Франца Штернбальда» Л. Тика[180]. В русской романтической живописи выделяют аллегорический пейзаж О. А. Кипренского[181].

Тем не менее, как полагает Танг, традиция эстетики пейзажа в трудах Риттера, в отличие от Гумбольдта, может быть прослежена только на структурном уровне его географического мышления[182]. Риттер понимал географию как дискурс, строящий своего рода аллегорический пейзаж: она стремится организовать натуральные феномены и явления человеческой культуры в единство, в котором может раскрыться цель Божественного замысла земли. География должна трансформировать видимый хаос явлений в смысловые единицы – «большие земные особи»[183], которые, как полагает Танг, есть не что иное, как пейзажи, структурированные волей географа, и вся совокупность которых составляет единую индивидуальность земли – глобальный пейзаж[184]. Так, описание Азии, с которой начиналось «Землеведение» Риттера, открывалось обозрением ее огромнейшего пространства, формы морских берегов, связей между возвышенностями и низменными местами, горных систем, которые должны были составить некую общую умозрительную картину-пейзаж всего континента. Ученый выделил 24 различных региона, в которых рельеф, флора и фауна определили жизнь и историю человека, родившегося в их окружении. Со времен Гердера Азия считалась колыбелью человечества. Исследуя географию континента, бывшего, по словам Риттера, домом для человечества в его детском возрасте, география ставила задачу понять исторические судьбы его будущего[185].