Гоголиада

Плотные тени, эти тени из плоти, входят в кураж, они пользуются тем, что свечи стали гореть тусклее и уже освещены остались только стол и лицо писательницы, руки и перо. Остался световой круг. Это её последнее пристанище. Больше бежать некуда. Бежать! К огню! К камину! Но что-то держит её за правую руку и приковывает к бумаге. Гоголиада, сотрясаясь всем телом, постаралась вырваться, но рука сама начала выводить на листе слова:

Что ж делать, если душа стала предметом моего искусства, виноват ли я в этом?!

Что же делать, если заставлен я многими особенными событиями моей жизни взглянуть строже (!) на искусство?! Кто же тут виноват? Виноват Тот, без воли Которого не совершается ни одно событие.

Дописав эти строки, она сумела вырвать руку и опрометью кинулась вон.

Только огонь, только живой огонь сможет спасти её. Много огня, надо много-много огня! Пробегая по коридорам, она увидела, наконец, свет, отражавшийся в лаке паркета. В зале камин. Горит. Это спасение, это настоящее тепло, способное согреть её от холода вечности. Это не работа, это судьба – запечатлевать слова.

Все, кому суждено попасть в историю, в процессе работы узнают холод вечности, в которую уносятся их произведения и откуда возвращаются персонально для них, своих создателей, дабы мучить незаконченностью, неудовлетворённостью и просто – стыдом за… они знают за что, и ещё чем-то, ещё чем-то…

Гоголиада вскарабкалась на камин, прижалась спиной к раструбу дымохода и закричала подняв голову:

– Да есть там кто, наверху?!! Появитесь же! Вот я!

Резкая тишина. Гром молчания. Пауза. И – словно вспышка, ослепившая её на мгновение.

Она почувствовала человеческое, теплое присутствие человеческого существа.

Откуда ночью кто-то в доме?! Да какая разница, только не быть одной, один на один с этим вымыслом жизни, с жизнью вымысла!

Всегда, она знала, всегда с появлением людей сразу всё исчезало. Все тени растворялись без следа, рассыпались в тень. В юности, в лицее, когда соседка уезжала на каникулах домой, она просила оставшихся однокурсниц попеременке ночевать у неё. Живое дыхание отпугивало их. Она просто слышала сопение на соседней кровати, и было тепло и уютно. Становилось просто и легко, как бы никак.

Тогда дни были днями, а ночи оставались только ночами, ничего больше. Иногда приходили мысли, она их записывала. Во сне мысли обретали сюжеты, но когда становилось страшно – ей стоило проснуться, и звук человеческого дыхания действовал на них, как крик петуха.

Гоголиада огляделась.

В огромной зале словно посветлело. Свет лился ровным и спокойным потоком. Ветер во дворе утих, и она услышала, как где-то, совсем рядом, метёт метла.

Зажмурилась и опять открыла глаза, привыкая к полумраку.

В углу комнаты на корточках сидел некто. В белом. Смешной треух на седой голове раскидал в стороны свои "уши" с болтающимися верёвочками, словно раскинутые руки снеговика, говорящего – "ну, вот так оно всё, вот так…" Лицо сидящего было озабоченно-сосредоточенным. Он усердно загребал сметённый в кучку мусор, оставшийся после бала, голыми руками утрамбовывал его и… распихивал в карманы на брюках. Причём от взгляда писательницы не ускользнул тот факт, что карманы у этого белого человечка – дырявые и только что запихнутый мусор тут же вываливается снизу. Казалось, самого его факт этот не интересует, он самоотверженно продолжал. И, похоже, ему нравился столь увлекательный процесс.

Хозяйка дома пригляделась, пытаясь догадаться о назначении присутствия в её доме столь странного гостя. Хотя, почему "странного"? Это может быть дворник. В "Конторе по найму" видимо, решили, что если заказывают прислугу для бала, то необходима прислуга и для того, чтобы убрать помещение после этого бала. Чего проще.

Только вот что-то не вписывался ночной пришелец в эту гладкую картину.

Не только треух на седой голове был белым. Его телогрейка белела лучше, чем накрахмаленные платья придворных. Из-под расстегнутой телогрейки выпячивалась белая нательная рубаха. Штаны так же – белые, а когда он повернулся в профиль, Гоголиада заметила, что и сапоги, кирзовые сапоги (!) на нём тоже сверкали иссиня-белым цветом. Про метлу мы уже и промолчим. Догадайтесь с одного раза, какого цвета у этого белого подметалы была метла?

Правильно.

Гоголиада хотела испугаться.

Передумала.

Хватит уже этих страхов. Да что, в конце концов, не может человек иметь право на странность? Кому бы говорить.

Она не стала ничего говорить, а только молча наблюдала за пришельцем. Не долго придумывала, как для себя его окрестить. Нарекла без изысков – Белым Дворником.

Тем временем Белый Дворник встал и, так и не заметив изъянов собственных карманов, начал сметать не уменьшившийся мусор в сторону камина. Ловко орудуя метлой, справился с задачей в считанные минуты. Подогнав кучку бумажной мелюзги к жерлу камина, Белый Дворник опять присел на корточки, собрал в руки мусор и плюхнул его в огонь. На мгновение стало светло и жарко. Огонь благодарно заурчал в трубе дымохода, отчего спина Гоголиады вмиг согрелась.