Гойда

Евдокия отошла от беспокойного сна. Она придерживала висок, что ныл от боли. Княгиня застала супруга за сборами. Владимир обернулся к жене и подал руку, когда она ступала с лестницы.

– Не будил тебя, чтобы проститься, – так сладок был сон твой, голубка, – молвил князь, отпуская руку жены.

Евдокия ответила мягкой улыбкой, поглядывая на холопа, проходившего мимо с тяжёлой корзиной.

– Куда ты, милый? – вопрошала Евдокия.

Владимир поджал губы да стыдливо отвёл взгляд в сторону.

– Давно пора уж, – молвил князь, обхватив себя рукою. – Я так ни разу не проведал отца Филиппа. А он был нам ближе всех, покуда были детьми.

Княгиня кивнула.

– Дорога не близкая. Уж обожди без меня пару дней, голубка, – напутственно молвил князь.

Владимир хотел было уж пойти к двери, как остановил сам себя. В сердце его метнулась мятежная мысль. Она промелькнула лёгкой тенью на его лице, а взор наполнился сомнением. Евдокия же смиренно выжидала, как муж поделится своей волею.

– И ежели… – продолжил Владимир.

Супруга подалась к нему, внимая речи с большим чаяньем. Казалось, она уж ведала, что гложет супруга.

– Ежели даст благословение… – с трудом выговорил Владимир.

Евдокия не дала договорить мужу, взяла его руки и поцеловала. Князь опешил, а как только отмер – так отнял руки от супруги.

– На всё воля Божья, – с кротким поклоном ответила Евдокия.

Владимир окинул нежным взором супругу свою. Взяв верных людей, они тронулись в путь. Дорога тяжело далась Владимиру – волнения ни на мгновение не отпускали сердце его. Когда наконец князь Старицкий прибыл к монастырским стенам, тело его было изможденно.

Он постучал трижды, прежде чем привратник, шаркая тяжёлыми ногами, подступился да впустил князя с его людьми. Внутри монастырской крепости лето занималось сладким своим благолепием. Деревья перешёптывались богатой листвой, которую бегло трепал тёплый ветер. Владимир испросил благословения, сложив руки пред собой, и старый монах осенил князя и спутников его крестным знамением.

– Благодарю, отче, – молвил Владимир.

– Откуда путь держите? – вопрошал старик, идя вдоль ряда молоденьких яблонек.

– С Вереи, – ответил Старицкий.

– Не близко же… – вздохнул монах. – Что ж завело вас?

Владимир глубоко вздохнул, пряча взор от светлых очей монаха. Бледно-голубые глаза казались вовсе белыми.

– Пришёл я исповедаться отцу Филиппу, – молвил князь, боясь укора в том проникновенном взоре.

Заместо того же монах лишь глубоко вздохнул, поджав губы.

– Оно что ж… – опечаленно молвил старец. – Ты запоздал, княже.

Старицкий поднял взор. К горлу подступил ком, покуда холод пробирался к рукам и шее.

– Что?.. – глухо взмолился Владимир.

– Он уж окончил земной свой путь, – смиренно молвил монах, осеняя себя крестным знамением.

– Нет, но ведь… – сглотнул князь, унимая подступающую дрожь.

– Ещё в начале весны, – сказал святой отец, мотая головой.

Старицкий замер, чуя, как сокрушающее, измождающее бессилие подлой змеёй сдавливало его горло.

– Молитесь о душе его, – произнёс монах и уж было хотел оставить князя, как Владимир резко схватил его за локоть.

– Скажите же, отче, что же сгубило? – вопрошал князь.

– Всему приходит конец, – ответил святой отец, воротя взор в пол.

– Скажи мне, – твёрдо повелел Владимир.

Монах сглотнул, и тихое признание ударило князя в самое сердце. На мгновение мир стих – листья беззвучно трепетали на ветру, не издавая никакого шума. Владимир не помнил дороги домой. Весь рассудок его занялся видениями из Московского Кремля. Притом то была не страшная расправа, но брат его. Владимир вспоминал, как Иоанн говорил об отце Филиппе, как улыбка не сходила с его уст, как голос царский не дрогнул.

«Неужто…»

Эти мысли оглушительным вихрем взбились в голове князя. Они не отпускали его до тех самых пор, как он очутился на крыльце собственного дома. Дрожащий от усталости и жуткой боли, тянущей где-то глубоко внутри, Владимир брёл, не примечая ничего на своём пути. Владимир было ступил на лестницу, и деревянная ступень повела протяжным скрипом. На сём рассудок милосердно покинул князя.

* * *

Владимир глядел на бумагу, дрожащей рукой опуская перо. Всего пара кривых строк – не боле, да подпись. Короткое послание. Владимир даже не ведал, к кому обращено оно.

Мимолетный, но безмерно сильный порыв побудил Владимира порвать письмо, сжечь, изжить всякую мысль о вероломстве, но то – лишь миг. Князь с тяжёлым сердцем поднялся и направился в покои супруги. Дверь была приотворена – княгиня переплетала косу перед сном.

Она обернулась на вошедшего супруга и поднялась со своего места. Её взгляд метнулся на бумагу, которую князь сжимал в руке. С глубоким вздохом Владимир подал письмо Евдокии.

– С твоих слов сего должно хватить, – тихо и разбито молвил Владимир.

* * *

Перо треснуло, залив пальцы Иоанна чернилами. Фёдор тотчас же обернулся на звук, отпрянув от зеркала. Стиснув зубы, царь овладевал собой, покуда опричник спешно принялся вбирать чернила белым полотенцем. Владыка огляделся, точно выискивал во мраке своей опочивальни того незримого врага, что подступился слишком близко.