Гойда

Ясное солнце нежно ласкало лазурные небеса. Двор укрылся мягкой травкой, и средь молодой поросли то и дело проступали полевые цветы. Подле стогов сена для царских конюшен затеялось славное оживление. Двое царевичей с большим чаянием всё глядели-глядели, ждали-ждали, а сами-то и не ведали чего.

Фёдор Басманов сидел на корточках рядом с царскими детьми. Опричник глубоко вздохнул, поправляя сухую солому да вновь направляя кусочек диковинного стёклышка. Рядом стоял Генрих, скрестив руки на груди. Наклонив голову, немец всё поглядывал за стараниями друга. Чуть поодаль стояла Варвара, придерживая юного Петю – мальчик уж мог стоять, пущай и с опорою. Прочие няньки держались несколько поодаль, чтобы не толпиться.

– Ты солнце заслоняешь! – недовольно шикнул Фёдор, обратившись к Генриху.

Немец пожал плечами да посторонился.

– Переверни стекло, говорю ж, Тео, – молвил Штаден.

– Да уж повернул, не в том дело! – ответил Басманов.

Точно назло, по небу проплыло облако да сокрыло небесное светило. Фёдор недовольно поджал губы да встал в полный рост. Царевичи переглянулись меж собой, не ведая, что ж нынче будет, но всяко предвкушая какую-то забаву от царского кравчего. Покуда лёгкая тень не давала исполнить задуманного, Фёдор и Генрих обменялись лишь взглядами, ибо при детях государя особо уж приходилось следить за бранью да сквернословием.

Наконец ясный свет вновь разлился вовсю, и Фёдор опустился на одно колено и всё же вновь перевернул стекло иной стороной. По сухим травинкам пробежали два зайчика, и стоило им сойтись, как Басманов замер, выжидая того самого мгновения.

Дети восторженно ахнули да захлопали в ладоши, едва солома загорелась сама собою. Слабый дымок восходил вверх, и огонёк медленно, но верно пожирал сухие подношения.

Генрих потрепал Фёдора по голове, а сам Басманов предавался радости, видать, пуще всякого ребёнка.

– Всё я правильно держал, – самодовольно молвил кравчий, поднимаясь в полный рост.

Царевичи, склонившись подле лёгкой растопки, с большою охотою раздували тлеющий огонёк.

– А если огонь разнесётся? – обеспокоенно спросила Варвара, подходя к мужу.

– Стало быть, погорит пол-Москвы, – усмехнулся Фёдор, пожав плечами.

– А ещё пол-Москвы спалит их отец, – молвил Штаден, чуть призадумавшись.

Фёдор присвистнул да хлопнул Генриха по плечу. Юной же княгине Сицкой-Басмановой шутки такие не были уж столь потешны.

– И всяко же стоит потушить, – молвила она с поклоном да пошла к нянькам обратиться, чтобы принесли воды.

Фёдор меж тем любовался стеклом – экий же диковинный подарок. Призадумавшись, Басманов едва не упустил из виду не кого-то, а самого князя Вяземского. Фёдор помахал ему издали, и Афанасий, пущай и шёл стороной, свернул к ним. Афанасий приветствовал всех коротким кивком, а затем уж оглядел Фёдора, замотал головой да сложил руки на груди.

– А я-то, дурак, – усмехнулся Вяземский, – порадовался было. Неужто Фёдор Алексеич к наукам пристрастится? От же ж – то для чтения, а он солому жжёт на потеху.

Фёдор и без того был весел, а доброе журение князя лишь больше разыграло. Басманов тут же спрятал стекло за спиной, будто бы опасаясь, что Афанасий нынче отзовёт свой дар обратно.

– Я же не ради своей потехи, Афанасий Иваныч, – начал оправдываться Фёдор. – Но ради светлых наших царевичей.

Вяземский усмехнулся, перенимая часть беззаботной весёлости.

– Неисправимый ты баловник, Федя, – отмахнулся Афанасий.

– Ага, – с довольством кивнул Басманов да поглядывал краем глаза, как беспокойные няньки несут воды.

* * *

Владимир сжимал в ладонях холодные подлокотники царского трона.

«Почему так тихо?..» – думалось князю, покуда палата обратилась мертвенным безмолвием. Царь стоял спиной к трону, замерев да преисполнившись ожидания.

– И семью его? – вопрошал властный голос владыки, и слова его вознеслись под расписными сводами.

Владимир сглотнул.

– И семью, – ответил князь, собрав всю волю в кулак.

Раздался грозный грохот цепей. Двери разверзлись, и в зал вволокли нагую деву в цепях.

– Нет! – в ужасе вскрикнул Владимир, да не мог сдвинуться с места – на его плечо опустилась твёрдая рука, а тело всё сделалось немощным.

– Умоляю, брат! – закричал Владимир, узнавая в узнице жену свою.

Её живот уж округлился, а сама Евдокия не поднимала взгляда. Иоанн не внял мольбе брата. Мгновение пронзило всё тело леденящей дрожью, и Владимир пробудился от собственного крика. Князь закрыл себе рот руками, не в силах унять дрожь. Зубы стучали, точно на лютой стуже, и лихорадочная дрожь пробила всё тело.

Страшное видение всё ещё стояло перед глазами. Владимир встал с постели, и пущай шаг его нетвёрд и шаток, он спешно побрёл по коридору, держась за стены руками. Сердце бешено колотилось, когда князь приотворил покои жены. Она дремала в своей постели. Её спокойное, мирное лицо поведало князю, что, верно, княгиня не видит никаких снов. Владимир сглотнул, прикрывая за собой дверь. Оставшись в коридоре, он силился унять свой беспокойный дух. Силы покинули его, и князь медленно сполз по стенке, всё задыхаясь после плача.

* * *