Гойда

– Пущай-ка теперь твой брат поганый послужит, – молвила старуха. – Ванька рехнулся – от и режет народ свой на потеху. Положилася ты на дружка своего Бельского да шайку евонную, и что ж? Гниют, твари. А мне гнить рановато. А Вавке уж и подавно. Нынче мы сами по себе. Меня Вавка за стару дуру держит – как о стенку горох. А от за тебя, паскуду позорную, каждый раз вступается. Надоумь его.

Евдокия с замиранием сердца внимала словам свекрови, и страх неистовый наполнял сердце её.

* * *

Свора опричников нагрянула в имения Бельского. По дороге пожгли деревни да выискали ближних дружков князя. Огонь поил небеса горьким дымом, и серые клубы вздымались вновь и вновь и разносились молодыми ветрами. На широком открытом дворе сгребали девиц да делили меж собой прелестных от дурнушек. Ежели девица была пригожа собой, молода да здорова, то путь ей был лишь в Москву, ко двору. Прочих опричники делили – местами с бранью, таская девок за длинные косы. Особо верных князю Бельскому уж выставили в ряд, готовясь вешать на воротах.

– А ты, видать… – молвил один из мужиков уже с петлёю на шее.

Алексей перевёл взгляд на него да быстро просёк, куда мужик всё смотрит. Морозов волочил по земле девицу за волосы. Она рвалась диким зверем, крича во всё горло. Басман прикинул, что, видать, девчушка кем-то да приходится висельнику. Фёдор краем уха подслушивал да уж вешал прочих – один за другим висельники предавались последней агонии. Он было обернулся на Алексея, да решил не ввязываться-то – всяко отец управится со своим.

– Видать, – сглотнув, продолжил мужик, сжимая руки, связанные пред ним, в кулаки, – ты-то будешь Басманом?

Алексей пожал плечом да кивнул, опёршись ногой о бочку, подставленную изменнику под ноги.

– Одно токмо и радует, – произнёс мужик, стиснув зубы да вздымая голову кверху, и, набравши в грудь воздуха, продолжил во всё горло: – Что не токмо наши дети отданы царю на поруганье да расправу.

Вся братия обратилась к сему возгласу. Холод сковал тело и душу Фёдора, как только он взглянул на отца, не будучи в силах сдвинуться с места. Басман едва-едва не выбил бочку из-под ног мужика, как вовремя одёрнул себя. Алексей лихо снял петлю, повалив приговорённого наземь. Пару мгновений Басман и сам провёл в оцепенении, но, едва пробудившись от него, выдохнул сквозь зубы.

Афанасий Вяземский, что был и впрямь поодаль, спешно вышел чрез толпу да был уж готов вмешаться, коль в том будет нужда. Меж тем Басман подобрал с земли своё копьё, брошенное уж за ненадобностью. Наступив мужику коленом на грудь, Алексей одним ударом рассёк ему бровь до крови. Тех мгновений обуявшей огненной боли с лихвой хватило, чтобы Басман раскрыл эту поганую пасть да вставил древко с такой силой, что зубы мужика впились, оставляя отметины на дереве.

Опричник спешно оглянулся вокруг да прихватил первый попавшийся под руку булыжник. Грубые удары в неистовой ярости дробили зубы и челюсть мужика. Он хрипло дышал, захлёбываясь горячей кровью, покуда удары безжалостно вновь и вновь разрывались издирающей болью. Братия с большим рвением глядела, как Басман расправляется со здешним князьком. Средь прочих глаз, алчно взирающих на мордобой, были глаза Фёдора.

Опричник в ужасе внимал отцовской слепой ярости, и каждый грубый хруст, каждое алчное до жизни всхлипывание сквозь кипящую кровь било в самое сердце его. К горлу подступило незримое удушье, и каждый миг этого мерзотного зрелища раздирал душу в клочья. Фёдор не мог отвести взгляд, и он смотрел, едва-едва дыша.

Наконец Алексей поднялся во весь рост и бросил булыжник – камень попал прямо в глазницу несчастного. Фёдора пробрали холодные мурашки, когда он услышал хриплое дыхание через залитый кровью, растерзанный и обезображенный рот. Алексей перевёл взгляд на братию.

– Дим, подсоби-ка! – Басман обратился к Хворостинину, указывая на край копья.

Опричник понял просьбу и наступил на древко, прижимая край к земле. Алексей встряхнул руками да повёл плечами, подходя к другому краю копья, что малость приподнялся над землёй. Стиснув зубы, Басман резко наступил, пригвождая в землю всё древко целиком. То уж напоследок размозжило безобразное лицо, и отвратительный хрип наконец-то стих.

* * *

За обедней братия была тиха. Афанасий поглядывал – не явилися ль Басмановы? Но сих видных опричников было не видать до самого окончания трапезы. Не у одного-единственного Вяземского пред глазами стояла расправа над брехливым мужиком, и не один-единственный Вяземский припомнил и слова, что сыскали эдакую ярость.

По окончании трапезы Афанасий послал за Кузьмой с порученьем, а сам поднялся в свои покои. Князь хотел было приступить к своей службе – премного работы было, премного, да всяко дело отчего-то не шло. А меж тем явился и Кузьма.

– Не прибывали в Кремль, – доложил пришлый. – Ни отец, ни сын.

– Как прибудут – дай знать, – хмуро молвил Вяземский, отпуская мужика.

* * *