Гойда

– Наконец-то, – едва-едва прошептала она, исполненная сокровенного трепета.

* * *

Иоанн жестом велел пойти прочь, и крестьянка спешно удалилась. Фёдор глубоко вздохнул, опускаясь на колено подле трона своего владыки. Он осторожно обхватил руку государя и, смотря на то безмолвное дозволение, припал в коротком поцелуе.

– Соболезную, царе, – кротко произнёс он, и его слова отдались эхом под расписными холодными сводами.

Иоанн кивнул, принимая сочувствие и даже находя в том странное утешение.

– Во сне – в мире и покаянии – не самый скверный исход, – молвил Иоанн.

Отчего-то на сердце владыки было много больше скорби, нежели сам он ожидал того.

Глава 5

– Вовсе уж стыду не ведает, паскуда! – сплюнул опричник, бормоча полушёпотом. – Нет, вы видали? Сучёныш басманский гроб царицы нёс!

– Поди, по его-то недосмотру и отравили государыню! – кивнул второй.

– Али, – мужик прочистил горло, глухо прокашлявшись, – очень даже по досмотру, да по особому. Видать, из ревности.

– Коли не того хуже – с прямого дозволения государя, – мотнул головой второй.

– И что ж нынче? Смотрины царские затевать будут?

– Затевать-то будут, да знать бы – покуда невест сыщем, не припасти ль какого паренька безбородого аль двух?

– Ты ж, поди, сыщи ещё, да чтоб подлее был да блудливей, нежели басманский…

Не успел договорить опричник, как и смекнуть тех знаков, что подали ему мужики за столом, как резко ударился об стол лицом. Хлынула горячая кровь из сломанного носа, и к застолью подсел Василий Сицкий, хмуро ухмыльнувшись опричникам. Князь и не подал виду, как приложил мужика. За ним следовал и Алексей Басманов. Всякие толки стихли.

– Что ж сделалося с харей-то твоей? – вопрошал Басман-отец, будто бы и вовсе не видел, где побился языкастый опричник.

Мужик прикрывал нос рукой, откуда всё вновь и вновь выступала кровь, да отмахнулся ото всякого расспроса.

– От и славно, – бросил Алексей, озираясь по обедне, али кто ещё чего сострить удумал.

* * *

Глубокий вздох сорвался с уст Иоанна, и пальцы его медленно скользили по холодным подлокотникам. Фёдор поджал губы, остановив чтение. Он отложил письмо в сторону, да наклонивши голову вбок, всё ждал, как владыка заметит, что речь смолкла.

Несколько мгновений тянулась эта тишина. Царь всё оставался в своих раздумьях. Безмолвие, право, затянулось много более, нежели ожидал Фёдор. Опричник сложил руки перед собой замком, упёршись о них губами.

– Чего умолк? – вопрошал Иоанн, поднявши очи к опричнику.

Фёдор вскинул брови, будучи застигнутым врасплох голосом владыки.

– Мне почудилось, ты и вовсе не внимаешь мне, – ответил Басманов да бросил косой взгляд на письмо.

– Не почудилось, – просто молвил царь, чуть поведя плечом.

Басманов глубоко вздохнул, поджав губы. Он перевёл взгляд на Иоанна, на его плечи, опущенные в усталом безволии, на его лицо, обратившееся холодной маской. Иоанн прикрыл тяжёлые веки и откинул голову назад.

– Всё проходит, – произнёс Фёдор.

Горькая улыбка озарила взор Иоанна.

– Устал я, Федь, – признался великий государь.

* * *

Владимир глядел на озёрную гладь. Вдалеке плыли точки – какие-то птицы уж воротились с юга. Взгляд князя был опустошён и будто бы слеп. Он сжимал свои руки, не чувствуя боли на обкусанных костяшках пальцев. Как вернулся из столицы, так и ходил княже, поникший да нелюдимый, чурался всякого люда. От и нынче в час вечерний всё сидел подле озера да пялился бездумно, хоть тени сгустились уж давно.

А меж тем в боярском тереме своё шло. Евдокия явилась к свекрови. Уж изучившись, она не поднимала взгляда на старуху. Молодая княгиня ожидала застать Ефросинью в скверном духе да яростном. Сама же старуха указала на место подле себя, не мучая сноху никакой работою.

– Вавка-то наш совсем вгрустнул, – вздохнула Ефросинья, сокрушённо мотая головой.

Евдокия кротко кивнула, воочию видя, что делается с мужем её.

– Все мы нынче сами не свои, – вздохнула она.

Старуху аж перекосило от одного только голоса снохи. Ох и лют был, ох и ненавистен был тот взгляд, коим Ефросинья глядела на неё.

– Ты же, сука, в чёрный платок куталась по Бельскому? – желчно вопрошала старуха.

Евдокия не молвила ни слова в ответ, поджав губы, к коим подступала колотящая дрожь.

– Дура, – злобно процедила Ефросинья, ругая сноху. – Поделом скоту. Подлюга. Ввязался сам и чуть нас не угробил, упырь. Теперь ещё и Челядина порешили, и дружков евонных!

Евдокия силилась перевести дыхание – гневные речи свекрови будили в ней и без того бушующую тревогу.

– Эко ж их, надобно ж в жизни ловчей быть! Она, погляди-ка, на братца всего – ушлый ублюдок! – бросила Ефросинья, смотря на сноху.

Евдокия подняла взгляд на старуху.

– Чёрт бы побрал Андрюшку, – цокнула старуха, мотая головой. – Удрал-то раньше всех, дерьма кусок! Поведай-ка мне, девка, как нынче связь держишь с ним?

Евдокия тотчас же замотала головой, как вдруг свекровь грозно ударила рукой по столу. Сноха вздрогнула, поджав губы.