– От дознаём нынче, беседуем по-свойски, – молвил Малюта. – Я отчего ж тебя искал… Быть может, ты чего знаешь? Царский кравчий как-никак.
– На что намекаешь, Гриш? – вопрошал Алексей.
– Да ни на что ж не намекаю! Мало ль – авось есть в чём покаяться? – молвил Григорий.
– Ты царю доложил? – вопрошал Фёдор, сложив руки на груди.
– Доложу, да чуть опосля. Паршивца-то гнусного уж взяли, и нынче царскому семейству ничего не угрожает, – ответил Скуратов. – А уж как докопаемся, кто приказ отдал, – там уж и к царю с докладом.
– Ты она чё послушай, Гриш, – молвил Алексей, хлопнув Скуратова по плечу. – Сам же знаешь – служба наша – тяжкая. Авось чего приключится с тобою? Знаешь же чего – так выкладывай. А то ведь, не дай-то Бог, как снесёшь сию-то тайну в могилу – а нам потом всё допытывать, кто чьих. Так что давай-ка, говори.
Скуратов глубоко вздохнул, разводя руками.
– Видать, приказ да замысел был за Бельским. Улики никакой нет. Да всяко царь, гляди, и на слово поверит, – произнёс Григорий.
Услышав этот гадский род, Алексей сплюнул наземь.
– От же паскуда блудливая, из могилы ж кровь пьёт, – рыкнул себе под нос.
– И не говори, тот ещё гнилой потрох, – кивнул Малюта да откланялся. – От нынче этим делом и маюсь. Словом и делом.
Ударив себя в грудь, Скуратов пошёл прочь.
Обезглавленное тело Челядина висело на воротах, подвешенное за ноги, и голодное вороньё жадно клевало его. А меж тем в светлых палатах затевался шумный пир. Окна были отворены настежь, впуская прохладу весеннего вечера.
И в самый разгар пылкого веселия Фёдор повёл головою на зов, который уловил лишь он один. Оправив летник, он присвистнул ближнему скомороху да кинул ему свои гусли, а сам же отошёл к окну да принялся чего выглядывать. Когда он обернулся на владыку, царь и опричник встретились взглядами.
Фёдор приблизился к царскому трону, минуя резвящихся дураков да девок, приведённых на потеху. Опёршись о царский трон рукой, Басманов наклонился к царю и шепнул пару слов. Иоанн коротко кивнул. Поднявшись, Фёдор прошёл вдоль стола да стянул чашу прямо из-под носа Штадена. Басманов тотчас же посторонился, уж упреждая выпад немца. Генрих был проворен, но всяко друг его успел залпом допить крепкий мёд, прежде чем немец ухватил его за шиворот.
Фёдор засмеялся да бросил чашу на пол, и сталь гулко отозвалась. Прежде чем отпустить Басманова, Штаден потрепал друга по голове, немало спутавши и без того шальные пряди. С какой-то нерусской присказкой Генрих отпустил Фёдора и даже чуть оправил летник. Они коротко обменялись латинской речью, и Фёдор покинул застолье. Во дворе Басманова пробрала дрожь от хлынувшей к его телу прохлады. Он чуть растёр свои руки и спешно пришёл к конюшне.
– Что случилось, ну? – вопрошал Фёдор, подходя к своей Данке.
Опричник заслышал её голос ещё на пиру. Он точно знал нрав своей любимицы, и не была никогда лошадь брехливой. Посему и смутился он, заслышав Данку. Конюшие переглядывались меж собой, готовые внимать приказам опричника. Фёдору же до холопов не было никакого дела. Он обнял свою Данку и нежно гладил её по шее, морде, по тёплому носу и тихо шептался с нею как с разумною.
– Что не так? – спрашивал Басманов, ласково трепля гриву.
Так и не понял он, что встревожило его любимицу, да только тревога унялась и Данка сделалась смирной и боле не звала никого.
– Али попросту соскучилась, а? – усмехнулся Фёдор, перебирая чёлку лошади. – Ну-ну, не балуйся. С утра поедем, обещаю.
На сих словах Данка резко выдохнула, вызвав детскую радость на лице Фёдора.
– От и славно, подружка, от и славно, – Басманов напоследок похлопал лошадь по крутой шее.
Выйдя с конюшни, он уж было собрался скорее воротиться на пир – всё же легковато был одет и жар давно оставил его тело. Да токмо чуйка одёрнула его, и Фёдор глянул куда-то за угол, как сердце его замерло. Он тотчас же прижался к стене, как бы его самого оставили б незамеченным. Фёдор с замиранием сердца вглядывался в полумрак, разглядывая фигуру мальчишки. Последние сомнения отпали, когда ребёнок обернулся и молодой опричник увидел лицо.
То был чёртов сынишка Колычёва. Басманов ужаснулся, видя этого мальчишку при дворе, но пуще прежнего подступил хлад к сердцу его, когда тот обернулся, точно его кто окрикнул. Подле мальчугана стояла тяжёлая фигура Малюты. Скуратов, верно, приглядывал за мальчишкой, чтобы тот и впредь оставался незамеченным. Фёдор сглотнул вставший ком в горле, и в памяти его ожили слова Скуратова.
«Поди, травили её… От дознаём нынче, беседуем по-свойски… Мало ль – авось есть в чём покаяться?» – пронеслось в голове Басманова.
То, что мальчишка Колычёв жив – и без того скверно, и чёртов Скуратов тут как тут.
Фёдор сам не заметил, как прикусил губу до крови, и взгляд его беспокойно бегал из стороны в сторону. Воротившись на пир, Басманов казался пуще прежнего развесёлым. Он громко присвистнул, видя, как без него уж затеялась схватка. Генрих сцепился с кем-то из крестьянских, уж явно забавы ради – немец широко улыбался, подзывая соперника на своём наречии и уж готовясь к большой охотой продолжить мордобой.