Големикон

«Испражненц»

Перечитав ее несколько раз, мужчины улыбнулись.

А потом ночь закашляла хриплым смехом грузчиков. Чайки, догадавшись, что проиграли эту битву голосов на истошных частотах, сдались и махнули далеко в море, рассекая воздух белой бритвой.

Глава 4. Лучше гор только… грифоны

Немая темнота тлела, сознание рвалось наружу с многократной силой, надавливаясь на тонкую пленку, грань между «быть» и «не быть» – но рвалось, прикладывая все возможные силы, сжимаясь в потоке фантомных спазмов, потому что знало: не сдаваться, не сдаваться…

Прасфора очнулась – вокруг была только боль.

Точнее, оставался шанс, что было там что-то еще, просто невидимое, а потому боль, по праву молодого монарха, занимала даже сетчатку глаз – она мерцала убийственно-красным, постепенно теряя цвет и мутнея.

Сознание вернуло контроль над телом, подсказав девушке: болит не все вокруг, и даже не тело целиком – только бедро, рука и ребро, всего-то. Старый шрам на щеке тоже щипал. При твоих размерах, тут же добавило сознание, считай, словно на перину упала. Вот это уже заверещали комплексы, вечные ранние пташки. Прасфора еще не успела вспомнить, что произошло – а они уже тут как тут.

Гудящая сотней назойливых комаров голова успокаивалась, Попадамс ощупывала пространство – поскольку с ней самой, по ощущениям, все было в порядке, хотя бы без крови и торчащих в разные стороны конечностей, Прасфора решила понять, где оказалось. Руки нащупывали только холодные острые камни.

Вернулись другие чувства. Тут правда оказалось безумно холодно, даже свитер не помогал, словно бы кто-то открыл форточку и не захлопывал несколько столетий, пока дикие ветра хрипло, но задорно свистели.

Видно все еще ничего не было – и тогда, когда мозг, по всей вероятности, включился на полную катушку, Прасфоре стало по-настоящему страшно. Почти так же страшно, как на кухне.

Она не презирала темноту, особенно такую густую и концентрированную – отец часто смеялся, что в детстве Прасфора спокойно относилась к мрачным погребам и комнатам, но когда подросла… девушка словно переосмыслила темноту, смогла разглядеть ее получше и понять – как мыслитель, после годов созерцаний в позе лотоса наконец-то разглядевший прозрение. Прасфора вовсе не боялась монстров, живущих во мраке, или любых других тварей – хотя, здесь как посмотреть…

Став взрослой, Попадамс разглядела в темноте себя – каждого человека, если быть откровенном.

В том-то и проблема, давно решила Прасфора – в каждом из нас живут тени: большие, маленькие, может вообще только их побледневшие огрызки, неважно. Оказываясь в полной темноте, кажется, что вокруг наша собственная тьма, тайком от нас выбравшаяся наружу; потому и страшно, ведь думала, что это нечто из вене, обманывала себя, уверяя, что оно чужое – а оно, это темное сосредоточение, вылезло прямиком из тебя, кипя мраком, поглощая изнутри…

Зло внутри нас, не из вне – и сейчас оно было повсюду.

Вариантов развития событий, несмотря на все споры метафизиков, было два: оставаться сидеть не месте, отдав в себя в чумазые руки судьбы, или идти в темноту – направление неважно, главное просто идти.

Прасфора всегда выбирала второй вариант – так появлялся хоть маленький шанс самой влиять на события, а не отдавать эти возможности кому-нибудь… или, в данной ситуации, чему-нибудь другому.

Шагнуть в темноту куда лучше, чем утонуть в ней от бездействия.

Девушка приподнялась, нащупывая руками холодные подземные камни, похожие на притупившиеся бритвы – опираясь на них, Попадамс более-менее вернула равновесие. Тело ныло, но функционировало.

Прасфора проверила, при ней ли тетрадка Альиво. Та, благо, не выпала из глубокого кармана. Там же оказалась и записка дяди. Воспоминания снова мотнулись назад, дрожь пробежала по телу: дядя, убийство дракона…

Что же ты скрываешь, дядя? И от каких воспоминаний прячешься?

Ей снова стало страшно, как человеку с панической боязнью высоты, которого друзья все же притащили прыгать с парашютом. Но других вариантов не оставалось— нужно идти, в конце концов, это ведь горный Хмельхольм, и быть не может такого, чтобы даже самые глубокие тоннели не вели наверх.

Так просто обязано быть.

Прасфора зажмурилась – как делала всегда, когда перешагивала через себя, через внутренние сомнения, страхи и замки́-установки, блокирующие поведение – и пошла, стараясь не отпускать холодных камней.

– И почему так всегда, – думала она, пока мысли возвращали себе сияющую ясность. – Всегда нужно перебарывать себя. Почему нельзя, чтобы все было проще?

Проще было – у других; но не у Прасфоры, которая тащилась вперед, гремя тяжелыми цепями сомнений и комплексов, навешанными на себя самостоятельно.