Големикон

И только тогда его торкнуло – стоп, мэр только что сказал «Попадамс»? Какой-то другой Попадамс? И откуда их столько, думал Фюззель, прямо как саранчи, развелось? Но, видимо, придется терпеть и молчать. Потому что…

Война стала настоящим подарком судьбы.

Особенно, понял вдруг Испражненц, если его остолопы справятся.

Инкубус шепнул Кэйзеру:

– Ты что, спятил?! Я понимаю, что это все вкус грядущего триумфа, но этот Фюззель же… бесполезный идиот! И ты делаешь его вице-адмиралом, Кэйзер…

– Это были его големы, Барбарио.

– Что?

– Он отправил своих големов в утиль, чтобы их специально отвезли на кладбище. Мне докладывали о том, что вчера их прибыло больше подсчитанного… Волшебная вещь, слухи, не думаешь?

– Но это не отменяет того факта, что он бесполезный идиот…

– Не отменяет. Но он слишком сильно хочет войны, чтобы оказаться бесполезным, – мэр посмотрел на бледное солнце, прищурившись. Седина в бороде словно замерцала алмазной пыльцой. – К тому же, ярость – прекрасное топливо. Пусть лучше она питает огонь войны.

– Дело твое, – пожал плечами алхимик, глубоко вдохнув щекочущего своим холодком осеннего воздуха с запахом намокшей листвы. – Но знаешь, что бы сказал твой дед? Прости конечно, просто вспомнилось.

Кэйзер не ответил – просто кивнул в знак одобрения. Даже руки не сжал и словно – а может, Барбарио показалось, – улыбнулся.

Алхимик слегка понизил голос и продекламировал:

– Идиоты способны только на идиотизм, – Инкубус подумал и добавил уже авторскую ремарку: – По-моему, фраза на века.

– Как и его тень, – шепнул мэр. – Иногда кажется, что тоже – на века.

Падало небо – небо того мира, который был для Прасфоры надежным подспорьем и всей той землей обетованной, где можно уверенно стоять на ногах, не боясь провалиться в холодные пучины непонимания. Но теперь все вокруг осыпалось, и ладно с ней, с землей, внезапно ставшей зыбким песком – само небо рушилось, огромными плитами осыпалось вниз и разбивалось в отголосках хрусталя, такого хрупкого и недолговечного. Мир разваливался со всех сторон, словно колонны, держащие его, вдруг ослабли, и теперь с грохотом заваливались, поднимая клочья белоснежной удушающей пыли.

Сначала Прасфора бежала, сама не понимая, куда – лишь бы не оставаться на месте, лишь бы вернуться домой поскорее. Как оказалось, бежала она вниз по лестнице – потом, обессилев, нашла темный угол, села, облокотившись о каменную стену, кинув свитер рядом. На девушку накатила неизбежность, противная, как слишком накрахмаленная блузка – Попадамс такие терпеть не могла. Прасфора долго держалась, останавливала саму себя, но все же заплакала.

Ненавидела плакать – слезы тормозили, не давая шагать вперед, а она только и знала, что идти напролом, идти вопреки, плюя на себя, на желания о ощущения: ты должна шагать, ты просто обязана, иначе ты будешь просто ничем – и так не можешь справится с собой, с внешностью, с этой идиотской кухней, а как ты хочешь прийти к мечте по-другому, когда сама по себе – кривой ствол дерева, с зарубками и сучками во всем.

Сначала это убийство драконихи, абсолютная темнота, потом – черепа грифонов, кухня, дядя, а теперь еще и война. Все то, чего Прасфора не понимала, не могла вообразить и боялась, обрело вдруг порочную форму. И ведь ничего не сделать, ведь она, Попадамс, просто песчинка в этих часах, почему-то монотонно черных и бездонных. Крупинка, которая не может обратить события вспять, рушит обещания – прежде всего перед собой, обещания идти, не сдаваться и не плакать. А ведь нарушить обещание самому себе – самое страшное, что только может произойти. Но сил шагать больше не остается, хочется упасть и слиться с общим потоком этого зыбкого, текущего сквозь пальцы гадкой слизью песка, не думать, что правильно, а что – нет.

Прафсора вжалась в стенку еще сильней.

– Как хорошо, – подумала она сквозь слезы. – Что здесь никого нет. Как хорошо, что…

Раздались спешащие шаги – через несколько минут девушка, сидящая с закрытыми глазами, просто ощутила, что рядом стоит кто-то – и ей было абсолютно неважно, кто.

– Нет, – проговорила Прасфора сквозь слезы. – Не надо. Не надо ничего говорить… Просто…

Она всхлипнула.

Теодор-Тедди Тминн сел рядом – Попадамс не видела, но слышала и ощущала, как тот облокачивается о стену.

– Но ведь не случилось ничего страшного, – пробормотал он. Прасфора услышала в этом такую концентрацию детской наивности, что даже своим ушам не поверила.

– Случилась война, – нашла силы выдавить Прасфора. – Точнее, только случится. Случились мертвые грифоны – вообще все грифоны. И… мертвые драконы.

Она услышала, как Тедди перестал шебуршать и замер.

– Драконы? – голос его тут же изменился, словно мальчик внезапно набрал в рот воды. – Но драконы не опасны…

– А грифоны были опасны? – всхлипнула девушка. – Их убивают не потому, что они опасны. А потому что они необходимы – и делают это так же легко, как берут с полки новую книгу. Будто они какая-то… вещь.

Будто они, подумала девушка следом, тоже стали големами.