Големикон

– Головы… нам не были нужны. Мы просто отсекали их и скидывали вниз.

Прасфору затошнило – в голове снова возникли пустые, но внимательно следящие глазницы. Дяде, похоже, тоже от этих мыслей было не особо хорошо – он побледнел пуще прежнего, задышал тяжелее.

– Теперь ты считаешь меня безжалостным убийцей несчастных животных, – старик нервно хихикул, теребя бородку-кустарник. – Но как же я хочу вернуть все обратно. Я просто хочу, чтобы мое имя исчезло из этих событий. Но при этом…

Он побоялся договаривать, что был так счастлив, убивая грифонов – не из-за самих убийств, и из-за того, что должно было последовать за ними.

И что последует совсем скоро.

Прасфора хотела просто уйти молча – чтобы переварить информацию, которая закипала в голове, чтобы не беспокоить больше Хюгге, которому и так было не по себе: ну вот, опять из-за твоего любопытства, подумала Попадамс, родному дяде стало плохо. Что же ты такая…

Тут Хюгге схватил ее за руку.

– Тедди, выйди за дверь, будь любезен. Мы бы хотели поговорить… о взрослых делах.

Прасфора заметила, как у Тедди-Теодора покраснели щеки, но он, ничего не говоря, послушался и отрыл дверь.

– Я поговорю с Альиво, – кинула ему вслед девушка. – Обещаю.

– Прасфора, послушай, – продолжил дядя. – Пожалуйста, уезжай обратно немедленно! Потому что иначе… иначе он убьет тебя. Иначе… мне придется убить тебя, Прасфора.

Девушка отпрыгнула в сторону, не находясь со словами.

– Он никогда не останавливается, – продолжал дядя. – Не остановится, пока не докажет всем, что чего-то стоит.

– Но он же и так мэр! Внук Анимуса…

Хюгге ничего не сказал – просто посмотрел на девушку чуть ли не заплаканными глазами.

– Единственный способ доказать для него это так, чтобы все поняли, чтобы все подтвердили гениальность его изобретений раз и на всегда, это…

Дядя смотрел в окно, словно принципиально не желая сталкиваться с чужим взглядом – горные пики воспримут информацию куда спокойнее.

– Единственный способ для него – это война.

Прасфора опешила, а потом неожиданно для самой себя вскрикнула. Тут же забылись предыдущие слова о настоящей опасности, о том, что надо срочно уезжать.

– Война?! Но в семи городах никогда не было войны! Никому и незачем было воевать…

– Но она будет, – вздохнул Хюгге. – После провала с грифонами он добился своего: новые чертежи, новые идеи. Это война не ради ресурсов и власти – это война ради войны. Война благодаря власти и ради… признания. Пожалуйста, Прасфора, уезжай сейчас же. Извинись от меня перед Кельшем… Кэйзер слишком близко подошел к финалу, и он не успокоится, пока не устранит все помехи. Пока ничто не сможет помешать его идее.

Девушка не знала, что на нее нашло – мир покрыло туманом. Ее дядя убивал грифонов, Хмельхольм ждет война, а она может погибнуть, и не просто так, нет, а от руки собственного дяди…

– Прости, прости… – не выпускал ее руки Хюгге.

Прасфора вырвалась сама. Выбежала вон, чуть не снеся с ног Тедди-Теодора. Мальчик мгновенно среагировал и крикнул ей вслед:

– Стойте! Куда вы?!

Попадамс не думала, что найдет в себе силы бежать, но они появились сами. Ей просто необходимо было оказаться подальше от комнаты дяди, оставив слова и ужасные образы там, вдалеке, ведь тогда они не дотянуться до нее своими режущими конечности и не окутают сознание цепкой хваткой.

А Хюгге Попадамс продолжал сидеть, смотря в окно – даже не закрыл дверь. Внутри вновь схлестнулись две такие разные половины его самого, они стали бороться, прокручивая картины прошлого: взмахи крыльев стонущих грифонов, разочарования, осознание и жгущие потоки боли… Но подмешивали к этому и мозаику настоящего: недавние слова Кэйзера и его предложение, почему-то казавшееся таким же сладким, как вересковый мед, собранный в благоухающих весенним благоденствием горах.

Хюгге нужно было решиться.

Да вот только хотелось просто провалиться сквозь землю.

Испражненц не думал, что будет бояться, и в принципе как-то даже не собирался нервничать – в конце-то концов, он приехал сюда за триумфом, чего лишний раз нервы трепать.

Но у него дрожали поджилки.

Фюззель стоял, как неудачно возникшая посреди людной улицы статуя, и бегающими глазками облизывал ворота – золотистые барельефы грифонов с хитрым прищуром искрились на солнце. Утро выдалось чересчур холодное, даже морозное, но лоб почему-то у Испражненца вспотел – страх словно включился автоматически, без ведома самого Фюззеля, и теперь давал о себе знать лишь такими легкими намеками, готовясь выпрыгнуть монстром из табакерки в самый неудачный момент.

Самозванный Император-Таверн-и-Харчевен сглотнул, выдохнул облако пара, с презрением посмотрел на него и, взяв ноги в руки – он будто бы буквально сделал это, ни то потянулся вверх на мысках, ни то полуприсел, – пошел к воротам.

– А что если, – промелькнуло в голове, пока мир вокруг замедлялся, как в те самые моменты ожидания, вечно и неестественно долгие, – Кэйзер отправит меня… куда подальше? В конце концов, он – мэр, он внук Анимуса, а я…

Испражненц отогнал дурную мысль, как наваждение.