Голландский дом

Такое случается несколько раз в жизни: ты отрываешься от земли, и прошлое остается позади, а будущее, в котором ты планировал приземлиться, еще не подоспело, и на мгновение ты зависаешь в чистом неведении и не узнаешь даже сам себя. В день, когда Мэйв везла меня в своем олдсмобиле в Коннектикут, настоящее было почти невыносимо реальным. Она по-прежнему намеревалась избавиться от этой машины, но у нас и так от тех времен почти ничего не осталось. Небо было пронизывающе голубым, солнце отражалось от снега и слепило нас. Несмотря на все, что мы потеряли, той осенью в ее квартирке мы были счастливы. Андреа распродала компанию по кирпичику. Каждый дом, которым когда-то владел наш отец, был продан. Я даже представить себе не мог, какую кучу денег она заработала на этом. Мне хотелось сказать Мэйв, что выбивание грошей из будущего Нормы и Брайт — при том что я, вероятно, не пробуду в школе достаточно долго, — так себе причина для нашего расставания. Я поступлю в колледж, куда я денусь, но пока мне хотелось играть с друзьями в баскетбол, сидеть с сестрой за кухонным столом и — под яичницу и тосты — расспрашивать о том, как прошел день. Но мир не стоял на месте, и казалось, мы не можем сделать ничего, чтобы его остановить. Мэйв решила, что я буду учиться в Чоуте. Также она решила, что я поступлю в медицинский колледж. Когда определилась со специализацией, оказалось, что это самое долгое и самое дорогое образование, какое только можно было запланировать.

— Для тебя вообще хоть сколько-нибудь важно, что я не хочу быть врачом? — спросил я. — Мои пожелания как-то учитываются?

— А чем ты хочешь заниматься?

Я хотел работать с отцом, покупать и продавать дома. Строить их с нуля. Но все это было в прошлом.

— Не знаю. В баскетбол играть, наверное. — Я сам слышал, как неубедительно это звучит. Мэйв была бы рада, если бы ей достались мои проблемы: исследовать пределы того, насколько обширное и дорогое образование она может получить.

— Играй сколько влезет — хоть после каждой смены в клинике, — сказала она, продолжая движение по указателям на Коннектикут.

Часть вторая

Глава 8

В СРЕДУ ПЕРЕД ДНЕМ БЛАГОДАРЕНИЯ в Нью-Йорке было снежно и слякотно. Пенсильванский вокзал напоминал загон для скота, а мы, беспокойные пассажиры, закутанные и прижатые друг к другу в перегретом терминале, стоя в лужицах снежной жижи, напоминали коров. Мы не могли снять пальто, шляпы и шарфы — руки были заняты чемоданами, сумками, книгами, которые нам не хотелось опускать на грязный пол. Мы пялились на табло с расписанием, ожидая информации. Чем скорее окажешься в поезде, тем вернее займешь место по направлению движения и подальше от туалета. Мальчишка с рюкзаком, набитым не иначе как кирпичами, то и дело поворачивался к своей подружке, чтобы что-нибудь ей сказать, и каждый раз от души задевал меня своими пожитками.

Мне хотелось вернуться в свою комнату в кампусе Колумбийского.

Мне хотелось сесть в поезд.

Мне хотелось вылезти из пальто.

Мне хотелось выучить последовательность периодической таблицы.

Мэйв могла бы избавить меня от всего этого, потрудись она приехать в Нью-Йорк. После того как она отследила доставку каких-то бесчисленных тонн овощей в продуктовые магазины к празднику, офис Оттерсона закрылся до понедельника. Мой сосед по комнате уехал на День благодарения к родителям в Гринвич, и Мэйв могла бы занять его постель; мы бы поели китайской еды, может, сходили бы на спектакль. Но Мэйв приезжала в Нью-Йорк, только если того требовали обстоятельства — как в тот раз, когда на первом курсе колледжа у меня лопнул аппендикс. На скорой, в сопровождении дежурного по этажу, меня отвезли в университетский медцентр. Когда я очнулся после операции, в кресле, придвинутом к кровати, положив голову на матрас возле моей руки, спала Мэйв. Темные волны ее волос растеклись по мне как второе покрывало. Не помню, чтобы я ей звонил, — должно быть, это сделал кто-то другой. В конце концов, она была контактным лицом для университета, моим ближайшим родственником. Не отойдя до конца от анестезии, глядя на нее спящую, я думал: Мэйв в Нью-Йорке. Мэйв не любит бывать в Нью-Йорке. Это было как-то связано с тем, что она обожала Барнард, — и всеми ее упущенными возможностями. Нью-Йорк был физическим воплощением ее стыда за то, в чем не было и толики ее вины; ну, или, по крайней мере, так мне тогда казалось. Я закрыл глаза, а когда снова очнулся, она сидела рядом все в том же кресле и держала меня за руку.

— С возвращением, — сказала она и улыбнулась. — Как себя чувствуешь?

Лишь годы спустя я осознал, какой тогда подвергся опасности. Но в то время операция казалась мне чем-то средним между неприятностью и конфузом. Я хотел было как-то отшутиться, но она смотрела на меня с такой теплотой, что я не решился. «Нормально», — сказал я. Губы слипались, во рту было сухо.

— Запомни, — сказала она чуть слышно. — Сперва я, потом ты. Тебе ясно?

Я скривил рот в обдолбанной улыбке, но она покачала головой.

— Я первая.