Голландский дом

Дело в том, что я тоже видел нашу мать, правда, в момент встречи этого не понял. Пока я удалялся от Флаффи по 116-й улице, сомнений у меня не осталось. Это случилось в отделении неотложки в клинике Альберта Эйнштейна, около полуночи, года два-три назад. Все кресла в приемной были заняты. Родители держали на коленях полувзрослых детей, сновали повсюду с малышами на руках. Люди подпирали стены, исходили кровью и стонали, блевали себе на колени — обычный воскресный вечер в духе репортажных фотографий Юджина Ричардса. Я только что осмотрел девушку с раздробленной носоглоткой (ударилась о руль? о кулак бойфренда?) и, едва вставив эндоскоп в ее носовые пазухи, обнаружил, что повреждены связки. Повсюду пузырились кровь и пена, и я целую вечность возился с эндотрахеальной трубкой. Закончив, вышел в приемную, чтобы выяснить, кто ее привез. Когда я выкрикнул имя, указанное в регистрационной карте, моего плеча сзади коснулась женщина и произнесла: Доктор. Они все так делали — больные, сопровождающие, — будто ектенью воспевали: доктор, сестра, доктор, сестра. Приемный покой в больнице Эйнштейна был котлом человеческих страданий, поэтому важно было сосредоточиться на текущем деле, игнорируя все остальное. Но когда я повернулся, женщина посмотрела на меня — даже не знаю — то ли с удивлением, то ли с ужасом. Помню, я поднес к лицу руку, чтобы проверить, не заляпался ли кровью. Такое уже случалось. Она была высокой и удручающе худой, и я мысленно классифицировал ее как ходячую мумию с запущенным то ли раком, то ли туберкулезом. В той толпе ничем особым она не выделялась. Я запомнил ее лишь потому, что она назвала меня Сирилом.

Я уже почти спросил, откуда она знает моего отца, но тут подошел мужчина и сказал, что это его подружку я только что осмотрел. Я повел его по коридору, размышляя, не он ли ее приложил. Я пробыл в приемной меньше минуты, и ко времени, когда у меня появилась возможность вновь подумать о той женщине с седой косой, что назвала меня именем отца, ее уже след простыл, да и я потерял к ней интерес. Я не задавался вопросом, не одна ли это из обитательниц отцовских домов или кто-то, кто помнил его еще по Бруклину. О том, что это моя мать, я точно не подумал. Как и все остальные, кто работал в реанимации, я занимался лишь тем, что было прямо передо мной, — и так до конца смены.

Вырасти, зная, что твоя мать сбежала в Индию, и ни разу не получить от нее весточки — это одно; в этом было что-то завершающее, подобное смерти. Но узнать, что она была в пятнадцати остановках езды на поезде № 1, идущем до Канал-стрит, и не потрудилась о себе сообщить, было непостижимо. Какие бы романтические идеи я ни лелеял, сколько бы ни оправдывал ее, сколько бы ни уговаривал себя относиться к ней снисходительнее, все это истлело, как спичка.

Подрядчик ждал меня в вестибюле, и мы поговорили об оконных рамах, отходящих от кирпичных проемов в передней части здания. Час спустя, когда Селеста вернулась из школы, он, должно быть, все еще снимал мерки. Она была такой жизнерадостной, такой воодушевленной; ее соломенные волосы спутались от ветра. Она рассказала мне о детях в своем классе, о том, как все они вырезали листья из плотной бумаги и писали на них свои имена, чтобы она могла сделать аппликацию в виде дерева на двери класса, и, слушая не столько то, что она говорила, сколько приятный звук ее голоса, я осознавал, что Селеста всегда будет рядом. Она снова и снова доказывала мне свою преданность. Если мужчинам суждено жениться на своих матерях, что ж, вот мой шанс разорвать этот порочный круг.

— Ой! — сказала она, бросив сумки с книгами на пол и потянувшись ко мне, чтобы поцеловать. — Что-то я разболталась. Сама как ребенок. Завелась. Расскажи мне о взрослом мире. Как твой день?

Но я ничего ей не рассказал — ни о кондитерской, ни о Флаффи, ни о матери. Вместо этого я сказал, что все обдумал и решил, что нам пора пожениться.

Глава 13

МНЕ БЫЛО НЕЛОВКО оттого, что часть моих обязанностей легла на плечи Мэйв, которая отправилась в Райдал, чтобы за обедом с Селестой и ее матерью обсудить цвет салфеток и преимущества подачи на приеме крепких напитков вместо привычных пива, вина и шампанского.

— Замороженные овощи, — сказала мне позже Мэйв. — Мне хотелось сказать, что в этом и будет мое участие. Я утоплю их задний двор в зеленом горошке и избавлю себя от необходимости высиживать очередной разговор о том, будет ли лужайка достаточно зеленой в июле.

— Прости, — сказал я. — Не стоило все это на тебя взваливать.

Мэйв закатила глаза:

— Ну не тебе же этим заниматься. Либо я вмешиваюсь, либо мы никак не будем представлены на свадьбе.

— Вроде как я буду представлять нас на свадьбе.

— Ты не понимаешь. Я вот не замужем — и то понимаю.