Голландский дом

— Значит, это лишь подтверждает то, о чем мы оба давно догадывались.

— Что именно?

— Ты лучше, чем я, — сказав это, Селеста вышла из спальни, чтобы убедиться, что дети не слышали всего того, что мы тут наговорили.

Во всех моих дурных, по мнению Селесты, качествах была виновата Мэйв — чем злиться на мужа, гораздо проще злиться на его сестру. Может, она и упрятала все свои первоначальные разочарования в шкатулку, однако повсюду таскала ее с собой. Она так и не забыла тот факт, что я не женился на ней, когда она выпустилась из колледжа, а потому ей, неудачнице, пришлось вернуться в Райдал. От нее не ускользнуло и то, что чем глубже я проникал в мир недвижимости, тем счастливее становился. Селеста просчиталась. Она полагала, что поможет мне осознать, какую ошибку я совершил, но я даже не вспоминал о медицине, если только не обедал с Мори Эйблом или случайно не натыкался на кого-нибудь из своих однокашников, который зарабатывал на жизнь тем, что вытаскивал из людей пули в отделении неотложки. Когда Мэй достаточно подросла и попросила подарить ей на Рождество «Монополию», мы уселись под елкой и стали играть. Мне трудно было представить моего отца за настольной игрой, но эта была гениальна: дома и отели, документы о передаче и арендная плата, непредвиденные доходы и налоги. Это был целый мир. Мэй всегда выбирала фигурку скотч-терьера. Кевин тогда был еще маловат, чтобы играть в «Монополию», но он катал спортивную машинку по краям игровой доски и строил пирамиды из крошечных зеленых домиков. Каждый раз, бросая кости и двигая маленькую металлическую фигурку вперед, я думал о том, как же мне повезло — с городом, с работой, с семьей, с домом. Я не проводил целые дни в четырех тесных стенах, сообщая чьему-нибудь отцу, что у него рак поджелудочной железы, сообщая чьей-нибудь матери, что обнаружил у нее в груди уплотнение, сообщая чьим-то родителям, что мы сделали все, что было в наших силах.

Однако это вовсе не означало, будто медицинское образование никак мне не пригодилось. По мере взросления детей мне представилось немало случаев применить на практике то, чему я научился за прошедшие годы. Как, например, в тот раз, когда мы отправились в нашем универсале на Брайтон-Бич с Гилбертами (мы познакомились благодаря детям — в определенный момент жизни люди именно так обзаводятся новыми друзьями) и Энди, их сынишка, проткнул себе ногу гвоздем. Гвоздь торчал из доски, наполовину зарытой в песок, я не видел, как это случилось. Мальчики выходили из воды, шугая друг друга. Я был на берегу с отцом Энди, поджарым омбудсменом по имени Чак, и с двумя дочерьми — моей и его. Девочки стояли у линии прибоя с ведерками, высматривали водоросли и морские стекляшки, и сквозь шум ветра и океана, сквозь крики бегающих вокруг детей мы услышали вопль Энди Гилберта. Селеста и мама мальчика были гораздо ближе к воде — лежали на полотенцах, разговаривали и приглядывали за мальчиками, пока те плавали. Все мы одновременно ринулись к Энди: отцы, матери, сестры. Полагаю, ему было лет девять — они дружили с Кевином, а Кевину тем летом исполнилось девять. Мать мальчика, красивая женщина с прямыми каштановыми волосами, в красном бикини (к своему стыду, я забыл ее имя, а вот купальник помню прекрасно), потянулась к ноге сына, даже примерно не представляя, что собирается сделать, а Селеста взяла ее за плечо и сказала: «Пускай Дэнни посмотрит».

Она взглянула на мою жену, а затем на меня, без сомнения, задаваясь вопросом, что я могу знать об извлечении гвоздей из человеческих ступней. Мы подоспели, как раз когда Кевин говорил своему распластавшемуся орущему другу: «Все норм, папа шарит в медицине».

И в этот самый момент — Гилберты еще не пришли в себя от смятения и страха — я встал на ногу Энди, чтобы зафиксировать ее на месте, просунул кончики пальцев между его ступней и доской и резко дернул. Он орал, разумеется, но крови было немного, а значит, артерия не задета. Я взял его на руки — вопящего, трясущегося, несмотря на жару, все еще скользкого от воды — и направился к машине под слепящим полуденным солнцем, пока остальные члены нашей компании собирали пожитки. Чак Гилберт шел за мной, захватив с собой доску, чтобы уберечь какого-нибудь другого ребенка от подобной ошибки. Или, возможно, в нем заговорил юрист, цепляющийся за улику, как во мне минуту назад заговорил врач.