Голландский дом

Что бы там они ни сделали друг другу много лет назад, все это давно стало абстракцией. Их взаимное неприятие переросло в привычку. Я никогда не мог отделаться от мысли, что, если бы они встретились сами по себе, две женщины, которые не имели ничего общего со мной, они бы очень понравились друг другу. И сперва так оно и было. Они были умны, умели веселиться и обладали даром дружить. Они утверждали, что любят меня больше всех на свете, но никогда не признавали, как тяжело мне смотреть, как они изводят друг друга. Я винил их обеих. Теперь-то всего этого можно было избежать. Обиды можно было бы забыть, если бы они сделали такой выбор. Но они его не сделали, каждая из них пестовала собственную досаду.

Даже если Мэйв взяла за правило не приезжать в город, она признавала, что из каждого правила бывают исключения. Она была на первом причастии Мэй, потом Кевина, могла появиться на чьем-нибудь дне рождения. Гораздо больше ей нравилось, когда дети гостили у Норкроссов. Ее в таких случаях всегда приглашали на ужин. Вечером она забирала с собой Кевина, а утром брала его на работу. Кевин, не проявлявший никакого интереса к овощам, если они лежали у него на тарелке, был буквально одержим замороженными. Ему никогда не надоедало на фабрике. Он любил упорядоченность и точность, с какими гигантские стальные машины обходились с маленькими морковками, любил холод, пронизывавший внутренние помещения, любил людей, одетых в свитера в июле. По его словам, это было связано с тем, что Оттерсоны — шведы. «Северяне», — говорил он. Мистер Оттерсон был его Вилли Вонкой. Когда, пронаблюдав целый день за тем, как горох упаковывают в пластиковые пакеты, он насыщал свой интерес, Мэйв возвращала его бабушке и дедушке, а Кевин, едва переступив порог их дома, звонил маме, чтобы сообщить, что хочет работать с овощами.

День, проведенный с Мэй, не имел ничего общего с днем, проведенным с Кевином. Мэй любила листать тетины фотоальбомы страница за страницей, касаясь пальцем каждого подбородка и задавая вопросы. «Тетя Мэйв, — говорила она. — Неужели ты была такой молодой?» Мэй ничего так не любила, как ездить к Голландскому дому вместе с тетей, как будто тяга к прошлому была наследственным признаком. Мэй утверждала, что она тоже там жила — просто была слишком маленькой, чтобы это запомнить. Истории о вечеринках и танцах, которые рассказывала Флаффи, наложились на ее собственные детские воспоминания. Иногда она рассказывала, что жила с Флаффи над гаражом и пила выдохшееся шампанское, порой она оказывалась дальней родственницей Ванхубейков, спавшей в той шикарной комнате с широким подоконником, о которой она столько слышала. Точнее, помнила — по ее собственным заверениям.

Как-то вечером Мэйв позвонила мне после того, как моя дочь уснула в ее гостевой комнате.

— Когда я сказала ей, что в доме есть бассейн, она возмутилась. У нас тут жарко. Сегодня под сорок градусов было, и Мэй сказала: у меня есть полное право поплавать в бассейне.

— И что ты ей ответила?

Мэйв усмехнулась:

— Сказала бедному цыпленку правду. Что у нее нет никаких прав.

Глава 15

В ТЕ ДНИ МЭЙ ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНО ОТНОСИЛАСЬ к урокам танцев. Когда ей было восемь, она поступила в Школу американского балета. Нам сказали, у нее высокий подъем и хорошая выворотность. Каждое утро она стояла, положив руку на кухонный островок, и описывала ногами изящные полукруги; волосы собраны в пучок. Пару лет спустя она сказала нам, что, по ее мнению, занятия в балетном классе — это прямой путь на сцену, и была права. В одиннадцать лет она получила роль в армии мышей в нью-йоркской постановке «Щелкунчика». Какой-нибудь другой девочке, может, и хотелось бы надеть тюлевую юбку и танцевать со снежинками, однако Мэй завораживали огромная мохнатая голова и длинный хлыстоподобный хвост.

— Мадам Элиз сказала, что небольшие театры повторно выпускают детей в других актах, — сообщила нам Мэй, когда ее утвердили. — Но в Нью-Йорке слишком много талантов, и раз уж ты мышь — сиди и не пищи. Будь довольна тем, что имеешь.

— Не бывает маленьких ролей, — сказала ее мать. — Бывают маленькие мышки.

Всю ту долгую осень, пока шли репетиции, Мэй не выходила из образа — сновала по дому, скрючив пальцы под подбородком, и грызла морковку передними зубами, чем безмерно раздражала брата. Она настаивала, чтобы ее тетя приехала посмотреть, как она блистает на нью-йоркской сцене (прямая цитата), и тетя согласилась, решив, что это весомый повод нарушить правила.