Голливудские триллеры

— О да… Если бы Савонарола был с ней знаком, он бы убил себя сам. Нет, так невозможно. Я должен подумать. С самого восхода ничего не ел. У меня тут есть хлеб и вино. Давайте перекусим, пока я не свалился в голодный обморок.

Добрый батюшка достал из чулана буханку хлеба и кувшин с вином, и мы сели за стол. Он преломил хлеб, а потом налил вина: себе — немного, а мне — побольше, против чего я нисколько не возражал.

— Вы — баптист? — спросил я.

— Как вы догадались?

— Можно я об этом умолчу?

Я осушил свой стакан.

— Так вы поможете мне с Констанцией, святой отец?

— Нет… О господи! Ну, ладно.

Он снова наполнил мой стакан.

— Прошлой ночью… Ну да, прошлой… Я засиделся в исповедальне. У меня было такое чувство… что кто-то должен прийти. И вот, примерно в полночь, в исповедальню зашла женщина. Довольно долго она просто сидела и молчала, и, в конце концов, мне пришлось воззвать к ней, как Иисус к Лазарю. И вот тогда она разрыдалась. И стала говорить, говорить, говорить… Вывалила мне все свои грехи за год, потом за десять лет, за тридцать… Рассказывала все подряд — и не могла остановиться. Ночь за ночью — чем дальше, тем отвратительнее… Потом вдруг замолчала, и только я хотел ей дать наставление читать «Аве, Мария», как она… сбежала. Я скорее зашел в кабинку исповедальни, но там остался только запах ее духов. Господи, боже мой…

— Это были духи вашей сестры?

— Вы имеете в виду Констанцию? — Отец Раттиган откинулся на спинку стула. — Чтоб они в аду сгорели, эти ее духи…

Надо же, прошлой ночью. Всего несколько часов назад. Если бы мы с Крамли вчера все-таки поехали…

— Наверное, вам лучше идти, святой отец, — сказал я.

— Кардинал подождет.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Если она придет еще раз, вы можете позвонить мне?

— Нет, — ответил священник. — В исповедальне — как в адвокатской конторе, все сведения о клиентах хранятся в тайне. Вы расстроены?

— Да, — сказал я, не заметив, что при этом нервно кручу на пальце обручальное кольцо.

Разумеется, это не ускользнуло от бдительного ока отца Раттигана.

— А ваша жена обо всем этом знает?

— В общих чертах.

— Какие у вас, однако… высокие отношения.

— Моя жена мне доверяет.

— Жены это умеют, благослови их Господь. И что, моя сестра, по-вашему, достойна того, чтобы ее спасать?

— А вы думаете — недостойна?

— Для меня все ее достоинство умерло, когда она сказала, что искусственное дыхание изо рта в рот — это одна из поз Камасутры…

— Ох, Констанция! Но все-таки, святой отец, если она объявится, пожалуйста, наберите мой номер и просто повесьте трубку. Это будет для меня знак, что она у вас.

— Вам не откажешь в упорстве и изобретательности. Ладно, диктуйте телефон. Вы, конечно, не баптист, но уж точно честный христианин.

На всякий случай я оставил ему не только свой номер, но и Крамли.

— Просто позвоните — и все, святой отец.

Священник просмотрел номера.

— Мы все живем на склоне холма, — сказал он, — но кому-то из нас чудом удается пустить там корни… Лучше не ждите этого звонка. И не рассчитывайте на него. Оставлю еще ваш номер своей ассистентке, Бетти Келли, о’кей? Почему вы все это делаете?

— Она же катится в пропасть.

— Смотрите, как бы она и вас за собой не утащила. Нехорошо, конечно, так говорить… Но как-то в детстве она пошла кататься на роликах и выехала на проезжую часть. Просто ради смеха. — Его глаза влажно блеснули. — Почему я вам все это рассказываю?

— Лицо у меня такое.

— Что?

— Лицо. Сам я, сколько ни смотрю в зеркало, этого не замечаю — ну, выражение же постоянно меняется. А на самом деле, если приглядеться, то я — помесь младенца Иисуса и Чингисхана. Все мои друзья от этого в шоке.

Этот ответ немного приободрил священника.

— Синдром саванта[389]… — сказал он.

— Вроде того. В школе я одним только своим видом вызывал у сверстников острое желание набить мне морду. Так что вы говорили?

— Я — говорил?! Ну, допустим, говорил. Если та женщина, что приходила ночью, действительно Констанция, хотя голос был вроде не ее, то она, кроме всего прочего, пыталась дать мне… гм… распоряжения. Да, представьте себе, распоряжения — священнику. Поставила мне срок: двадцать четыре часа. За это время я, видите ли, должен отпустить ей все ее грехи, все двадцать тысяч — оптом. А она вернется и проверит. Как будто мы на рынке… Я говорю ей: прежде ты должна простить их себе сама, а потом уже просить о прощении других. Господь любит тебя. А она сказала: «Да нет, как-то не очень он меня любит», — и ушла.

— Как вы думаете, она вернется?

— С двумя голубками на плечах, как у папы римского. Или с громом и молнией.

Отец Раттиган проводил меня к выходу.

— А этот ее вид, прости господи… Ни дать ни взять — сирена, заманивающая в пучину несчастных моряков. Вы тоже — один из них?

— Нет, святой отец. Я — несчастный, который пишет о жизни на Марсе.

— Надеюсь, у них там жизнь получше, чем у нас… Вспомнил! Вот что она еще сказала… Что будет теперь посещать другую церковь. И больше не станет докучать мне своими признаниями.

— Какую церковь, святой отец?

— Китайскую. Имени Граумана[390].

— У них большая паства… Вы были там?