Голливудские триллеры

Я открыл дверь и заглянул внутрь.

— О боже, нет…

Подошел Крамли, чтобы тоже взглянуть на картину разорения.

Дом Калифии был полностью опустошен. Как будто какая-то загадочная компания по перевозке грузов старательно вывезла отсюда все: картины, хрустальные шары, карты таро, лампы, грампластинки, мебель…

Я прошел на небольшую кухню и принялся открывать ящики. В них было пусто, как после вакуумной уборки. В серванте тоже — ни специй, ни варенья. Не оставили ничего даже собаке.

Спальня — горы пустых плечиков в гардеробной. Ни платьев размером с туристическую палатку, ни туфель, ни чулок.

Мы с Крамли снова вышли на крыльцо и с немым вопросом уставились на цыганку.

— Все! — вскричала она, указывая вокруг себя сразу в нескольких направлениях. — Все вынесли! На моих глазах! Они, видите ли, бедные, неимущие! Простите их, несчастных! Как только полиция за порог — сразу набежали, оттолкнули меня — и вперед… Бедные они! Вы бы видели, что они тут устроили. Все носятся! Туда-сюда, туда-сюда! Старики, старухи, дети… Кричат, гогочут — прямо как стая ворон. Вот это хватай, вот это не забудь! Все подряд сметали — стулья, картины, шторы, книги… Фиесту себе устроили! Через час здесь было уже пусто. Вон туда, вон в тот дом все снесли, на той стороне напротив. Ну не смешно ли… Посмотрите на мои руки — до крови! А вам что — нужны какие-то вещи Калифии? Идите! Пожалуйста, идите, постучитесь к ним! Давайте, ну что же вы, идите!

Мы с Крамли присели на крыльцо рядом с ней — я справа, а Крамли слева, и взяли девушку за руки.

— Сволочи! — прошипела она. — Какие же сволочи!

— Что уж теперь? — сказал Крамли. — Ступай-ка домой. Тут сторожить нечего. Ничего не осталось.

— Осталось. Она еще там. Тело забрали, но она еще там. Она меня пока не отпустила.

Мы, не сговариваясь, оглянулись на дверь, как будто ожидали увидеть на ней, как на экране, гигантский призрак Калифии.

— А как ты узнаешь, что она тебя отпустила?

Цыганка подняла сверкающий взгляд.

— Узнаю.

— Ты куда? — спросил Крамли, в то время как я уже переходил улицу к дому напротив.

Постучал. Тишина. Еще раз постучал.

Заглянул в окошко. В глубине дома просматривалось нагромождение мебели, прямо посреди комнаты — там, где ее быть явно не должно. А также неадекватное количество ламп и свернутых в рулоны ковров.

Я выругался и пнул дверь ногой. Затем, выйдя на середину улицы, уже собрался произнести грозную речь, обращенную ко всем жителям окрестных домов, но ко мне тихо подошла цыганка и тронула за рукав.

— Мне уже можно уходить, — сказала она.

— Калифия?

— Разрешила.

— Куда подкинуть? — Крамли кивнул на машину.

— Мои друзья живут неподалеку от площади Красного Петуха, — сказала она, не отрывая взгляда от дома Калифии, который, судя по всему, был для нее центром всей Калифорнии. — Может быть, вы…

— Садись, — сказал Крамли.

Цыганка проводила взглядом исчезающий вдали царский чертог.

— Завтра я вернусь… — крикнула она.

— Она знает, что вернешься, — сказал я.

Мы проехали мимо бюро Каллагана и Ортеги, но на этот раз Крамли не удостоил его взглядом. Всю дорогу до площади, названной в честь петуха столь говорящего цвета, мы молчали.

Высадив цыганку, мы двинулись обратно.

— Ну и дела, прости господи… — сказал я. — Это как тогда, еще давно, у меня умер друг — и к нему в дом влезли иммигранты из Курнаваки… Вытащили всю его коллекцию — 1900 фонографов, пластинки Карузо, мексиканские маски… Опустошили, как египетскую гробницу.

— Так ведь… бедные они. Видите ли… — сказал Крамли.

— Ну и что? Мне тоже приходилось быть бедным. Но я никогда не воровал.

— Может, у тебя просто не было подходящей возможности?

Мы снова проехали мимо дома Калифии — в последний раз.

— Нет, она точно еще здесь. Цыганка права, — сказал я.

— Она-то права. Зато кое-кто — явно не в себе.

— Будешь тут не в себе, — сказал я, — когда такое творится. Это уже просто беспредел… Сначала Констанция приносит мне два талмуда просроченных телефонов, а сама исчезает. Потом — двадцать тысяч лье под старыми газетами. Теперь вот сказка о мертвой царице. В этой связи даже хочется спросить: а все ли в порядке с отцом Раттиганом?

Крамли резко вывернул на обочину и остановился напротив телефонной будки.

— Держи монетку!

Я зашел в телефонную будку и набрал телефон храма.

— Скажите, а мистер… — Я смущенно запнулся. — Отец Раттиган… с ним все в порядке?

— В смысле — в порядке? Он на исповеди!

— Это хорошо, — как-то уж совсем невпопад ляпнул я. — Главное, чтобы у его исповедника было все в норме.

— Ни у кого, — произнес голос, — ни у кого и никогда не бывает все в норме.

В трубке щелкнуло, и я поплелся к машине.

— Ну, что?! — Крамли смотрел на меня, как собака, ожидающая, что ее покормят.

— Жив. Куда мы сейчас?

— Трудно сказать. Но с этого момента наше путешествие превращается в ретрит[406]. Знаешь, что такое католические ретриты? Это прежде всего долгие, молчаливые уик-энды… Так что рот на замок. О’кей?

Мы подъехали к мэрии района Венеция. Крамли вышел из машины и хлопнул дверью.

Его не было полчаса. Вернувшись, он просунул голову в окно со стороны водителя и сказал: