Голливудские триллеры

— Все они — одна и та же актриса, одна и та же женщина. Просто разные волосы, разные прически, цвет волос, косметика… Здесь брови густые, здесь — тонкие, здесь вообще нет бровей. Губы тонкие — губы пухлые. Глаза: с ресницами, без ресниц. Женские штучки. На прошлой неделе на Голливудском бульваре подходит ко мне какая-то фря и спрашивает: «Узнаешь меня?» — «Нет», — говорю. А она: «Я — такая-то». Смотрю — нос не ее. Рот — тоже. Брови — и говорить нечего. Плюс к этому сбросила килограмм пятнадцать и перекрасилась в блондинку. Интересно, и как я должен был ее узнать?

Он покрутил в руках монокуляр.

— Откуда у тебя весь этот вернисаж?

— Из музея на Маунт-Лоу…

— А, это тот сумасшедший владелец газетной библиотеки… Поднимался я к нему как-то раз — хотел кое-что поискать. Так и ушел ни с чем. Не смог дышать в его сраных катакомбах. Я этому хрену тогда сказал: слышь, ты, хрен, как сделаешь уборку помещения, ты звони, ага? Похоже, Констанцию сильно контузило во время бомбежки, раз она вышла за этого олигофрена. Нет… Ты мне все-таки скажи: как это я умудрился снять ее в трех фильмах под видом разных актрис — и ни разу не догадался, что все это она! Это же черт знает что такое. Даже уже не черт, а дьявол с Люцифером и его супругой в одном лице…

— Наверное, тебе было не до этого… — сказал я. — Ты же тогда, кажется, обхаживал Марлен Дитрих?

— Как-как ты сказал? Обхаживал? Это так теперь называется? — Фриц чуть не свалился с кровати от хохота. — Ладно, давай отлепляй от стены все эти вещдоки. Если я возьмусь за дело, они мне понадобятся.

— Если что, есть еще одна аналогичная экспозиция. В Китайском театре Граумана, в бывшей кинорубке. Там сидит старый…

— Ты хотел сказать — старый идиот?

— Я бы так не сказал.

— И очень напрасно! Как-то я узнал, что у него хранится недостающая часть моей «Атлантики», которую я делал еще для UFA — и имел неосторожность за ней прийти. Так этот дрочила чуть к стулу меня не привязал — пытался заставить смотреть все серии древнего сериала с Рин-Тин-Тином[485]. На какой-то там по счету я пригрозил, что выпрыгну с балкона, — только тогда он дал мне забрать «Атлантику» и уйти.

Фриц разложил фотографии по всей кровати и принялся буравить их взглядом через свой монокуляр.

— Говоришь, у Граумана есть еще?

— Ну, да… — сказал я.

— А что ты скажешь, если я предложу тебе совершить небольшое путешествие на автомобиле «Альфа-Ромео» со скоростью сто пятьдесят км в час? Какие-то пять минут — и мы уже в гребаном театре.

Кровь в одно мгновение отхлынула у меня от лица.

— Ну вот, и отлично, — заключил Фриц.

Через пару секунд он был уже под дождем. А еще через пять мы уже мчались на полной скорости, и, кажется, я даже успел впрыгнуть в машину.

Глава 37

— Фонарик, спички, блокнот… Карандаш — чтобы делать записи… — Я порылся в карманах. — Что еще?

— Вино, — сказал Фриц, — на случай, если эти страшные люди наверху не держат бренди.

Бутылку вина мы уговорили на двоих еще внизу — как только увидели гигантское нагромождение ступенек, ведущее в старую кинорубку.

Фриц улыбнулся.

— Чур, я иду первым. Не собираюсь тебя ловить, если ты начнешь падать.

— Спасибо, ты настоящий друг.

Он сделал первый шаг в темноту. Я двинулся следом, ощупывая пространство лучом фонаря.

— Слушай, а с чего ты вообще взялся мне помогать? — спросил я на ходу.

— Это все Крамли. Я позвонил ему, и он сказал, что лежит прикованный к постели. Странно, правда? Обычно общение с такими мудаками, как ты, очищает кровь и заново запускает сердце… Держи нормально фонарь, а то я споткнусь.

— Лучше не зли меня… — Я угрожающе дернул лучом.

— Не хотел это говорить, — продолжал Фриц, — но ты действительно мне удался. Ты ведь у меня десятый, если не считать Мари Дресслер!

Мы достигли высоты, на которой носовые кровотечения являются физиологической нормой. Всю дорогу до конца второго балкона Фриц упивался собственной руганью по этому поводу.

— Так, давай еще раз, — сказал он, не переставая шагать по ступенькам. — Ну, допустим, мы поднимемся туда. И что дальше?

— Дальше — обратно, тем же путем. Вниз — в подвал с зеркалами…

— Стучи! — сказал Фриц, когда мы пришли.

От моего стука дверь кинорубки распахнулась сама, открыв нашему взору темноту, в которой угадывались два проектора. Один из них работал — и был здесь единственным источником света.

Скользнув лучом по стене, я присвистнул.

— Что? — спросил Фриц.

— Они исчезли! Фотографии. Кто-то их сорвал.

Луч фонарика нервно запрыгал по пустым рамкам: судя по всему, призраки темной комнаты испарились всем коллективом.

— Черт! Кажется, мы в полном дерьме. Этот чертов козел… господи, я уже начал разговаривать как ты!

— Узнаю своего сынка, — с одобрением сказал Фриц. — Покрути-ка еще фонарем!

— О’ кей, только без нервов… — Я осторожно прошел вперед, дрожащей рукой направляя луч на то, что виднелось между двумя проекторами.

Там, конечно же, сидел отец Констанции — застывший, как ледяная статуя, с одной рукой на выключателе.