Голод

Я никогда не смогу отделаться от этого видения.

Большая часть продуктов в таверне протухла, но я торопливо хватаю то немногое, что еще съедобно, и ухожу.

Ночью я рыдаю, промывая раны.

Отчасти это слезы боли. Несколько ран очень глубокие, и они все еще воспалены. Но есть и другая причина для слез: то, что мне некуда деваться от царящего вокруг тлена. И на улицах, и за дверью каждого дома – смерть, и я чувствую, что вот-вот лишусь рассудка от ужаса – если уже не лишилась.

И еще я плачу о тех женщинах, с которыми вместе работала: об Элоа, которая дала мне приют, о Бьянке, Клаудии и Лучане – будь они здесь, помогли бы мне обработать раны, как делали всякий раз, когда клиенты выходили за рамки дозволенного.

И еще я плачу о других девушках, умерших в своих комнатах или болтающихся на деревьях где-нибудь на улицах города.

Я плачу до тех пор, пока голова не начинает раскалываться. Когда кажется, что слез больше не осталось, я делаю длинный прерывистый вздох, потом еще один.

Каждый вздох кажется маленькой победой. Я не должна была выжить. Никак не должна была. И с каждым вздохом моя решимость крепнет.

Я отомщу ему.

Даже если для меня это будет означать верную смерть, все равно отомщу.

Этот чертов утырок совершил одну огромную ошибку, когда пришел сюда: не проверил, умерла я или нет.

И теперь он за это заплатит.

Глава 6

В следующие несколько дней я пробираюсь в чужие дома и торговые заведения и беру все, что только можно.

Если я хочу отправиться в погоню за всадником, мне нужен транспорт. Подкашивающиеся ноги кое-как носят меня по улицам Лагуны. Я морщусь при виде птиц, хрипло орущих друг на друга в драке за останки какого-то бедолаги.

Ради всего святого, Ана, не смотри на это!

Я делаю успокаивающий вдох, пытаясь подавить тошноту.

Когда я впервые увидела, что Голод может сделать с целым городом, то не стала дожидаться, когда начнут разлагаться тела. Но в этот раз раны не оставили мне выбора.

Дыхание у меня сбивается, и я шатаюсь на ходу.

Я добираюсь до почтового отделения: там есть лошади, кареты и…

Они все исчезли. Все лошади.

Стойла почтовой конюшни распахнуты настежь, и все они пусты. Единственное объяснение этому – вьющиеся по каждому стойлу растения: их лианы все еще оплетают засовы.

Голод выпустил лошадей?

Поглазев еще немного, я выхожу из конюшни. Может, это и к лучшему, что лошадей нет. Где уж мне сейчас накормить, напоить и приютить живое существо, да еще такое пугливое, как лошадь.

Во дворе почты стоят ряды велосипедов – к некоторым даже тележки уже прицеплены. Я выбираю один такой и качу к борделю. Дальше остается только сложить в тележку все мои припасы. Еда, вода, одеяла, аптечка, палатка… Проклятье, Ана, кому бы в голову пришло, что в тебе, шалаве, пропадала любительница походов?

Помимо этого я сгружаю в тележку кучу всякого оружия. Не знаю, с кем придется столкнуться, но после того, как прошла последняя встреча с чужаком, мне как-то ни фига не до шуток.

Наконец, тележка заполнена чуть ли не с верхом. Я чувствую что-то вроде легкого возбуждения.

Я ухожу из Лагуны. Насовсем. Вот уж никогда не думала, что решусь бежать из этого города.

Но сначала я в последний раз иду к себе в комнату. Несколько секунд разглядываю ее, стоя на пороге. Эти четыре стены несколько лет подряд были моими и хранят множество воспоминаний – по большей части неприятных, иногда унизительных, но и счастливых тоже немало. Я вспоминаю все это, и мне делается как-то не по себе. Я ведь этому «Раскрашенному ангелу», можно сказать, душу продала. Думала, ничего другого в моей жизни уже никогда не будет.

Я медленно обхожу комнату. Взгляд задерживается на серии картин, висящих на стенах. На них изображены обнаженные женщины в самых разных вызывающих позах. Элоа, когда распорядилась их повесить, сказала, что они написаны «чувственно и со вкусом». К одной стене прислонено позолоченное зеркало. Через всю комнату – окно с моими цветами, теперь по большей части мертвыми, рядом – единственная полка, на ней ваза из дутого стекла, сборник эротических стихов и корзина с ракушками.

Мой взгляд падает на сундук у изножья кровати, затем переходит к шкафу с висящими в нем платьями. И, наконец, он останавливается на туалетном столике со стеклянными флакончиками духов и косметичкой. Я подхожу к нему, провожу пальцами по дереву. Рядом с баночкой лосьона и масляной лампой стоит деревянная шкатулка для украшений.

Все это такое безликое. Единственное, что хоть что-то для меня значит, – содержимое коробки, задвинутой в дальний угол шкафа, а впрочем, и оно тоже не представляет особой ценности. Маленькая деревянная лошадка, которую я купила на свое первое жалованье, стопка писем от разных поклонников, браслет, который сплела мне когда-то Изабель, и еще пара безделушек.