Голод

Я прохожу под деревянной вывеской, изображающей голого ангела-женщину с крыльями, едва прикрывающими сиськи и прочие места, и проскальзываю в тот единственный дом, который знаю уже полдесятка лет. Дверь за мной захлопывается, звук эхом разносится по всему зданию.

В большой гостиной я застываю как вкопанная.

Обычно в это время дня девушки отдыхают на диванах, украшенных драгоценными камнями, которыми заставлена вся комната. Бывает, что и в полдень заглядывает какой-нибудь посетитель, но обычно, если не отсыпаемся после ночной работы, мы валяемся на диванах, пьем кофе или чай, играем в труко[3], сплетничаем, поем песни, делаем друг другу прически и еще всякое разное.

Сегодня бордель тих, как могила. И неудивительно. Три огромных колючих куста растут посреди комнаты, и в них… Лучано, Бьянка и Клаудия.

Все они решили остаться в городе: не хотели расставаться с той жизнью, к которой привыкли. И вот теперь их нет, и все их надежды и мечты ушли вместе с ними.

Горло у меня судорожно сжимается. Я отчаянно стараюсь сохранить самообладание и всей душой надеюсь, что хотя бы те женщины, которые бежали до прихода всадника, живы и в безопасности.

С трудом передвигая ноги, я прохожу мимо тел бывших соседок.

– Эй?.. – окликаю я, но уже знаю: никого здесь нет. Голод никого не оставляет в живых.

Я кое-как ковыляю на кухню. Хочется только одного: спать, но губы у меня потрескались, и горло саднит от обезвоживания. Порывшись в шкафчиках, нахожу несколько кусочков фруктов, уже отживших свой век, немного черствого хлеба и твердую корочку сыра. Вот и все, что осталось от обычно солидных кухонных запасов. Холодильник распахнут настежь, его полки пусты, и кладовка, где висели колбасы и мешки с зерном, очищена.

Я беру со стола почти пустой кувшин с водой, подношу к губам и осушаю до дна. Рву зубами хлеб, прерываясь только для того, чтобы жадно откусить кусок сыра или сморщенных фруктов.

Меня опять тошнит – желудок словно не способен больше принимать еду. При мысли об этом все съеденное чуть не выходит обратно.

Господи, надеюсь, меня не ждет долгая, медленная смерть, растянутая на целый месяц.

Я почти готова лечь прямо тут на какой-нибудь диван, настолько мое тело измотано. Но смотреть на мертвецов тоже больше нет сил, и я, спотыкаясь, поднимаюсь по лестнице в свою комнату, где, к счастью, уже не вижу никаких чудовищных растений.

Я падаю в постель, заляпывая простыни грязью и кровью. Элоа уже нет в живых, орать на меня некому, да и, честно говоря, если тут еще остался кто-то, кто может на меня наорать, я буду только рада.

Потому что я почти уверена, что осталась совсем одна.

Глава 5

Я не умираю. Ни в этот день, ни на другой, ни на третий.

Не знаю, почему из всех людей в Лагуне – людей, у которых были хорошие, завидные жизни, – именно мне было позволено сохранить свое никчемное существование.

Первые дни проходят будто в лихорадочном бреду. Я точно помню, что в какой-то момент вытащила себя на улицу, к колодцу, чтобы набрать воды в кувшин, и что сумела подняться с кровати, чтобы сходить в туалет, но все это вспоминается как в тумане. Помню только, что пару раз поела.

Проходит примерно неделя, прежде чем жар спадает. Голова наконец проясняется, а в желудке урчит от голода, несмотря на ужасный гнилостный запах, стоящий в комнате.

Тьфу. Умереть хочется.

Наверняка умереть было бы легче, чем терпеть эту ужасную боль, но раз уж я за каким-то чертом выжила, делать нечего.

На задворках памяти мелькают воспоминания: чья-то рука на плече, шепот на ухо…

Но вскоре все это исчезает и больше не возвращается.

Я с усилием приподнимаюсь и сажусь.

Впервые за всю неделю я отчетливо вижу обстановку вокруг. У изножья кровати стоит сундук с самыми интересными игрушками и костюмами. Шкаф набит мягкими облегающими платьями. Дразнящими, открывающими самые притягательные части тела. На подоконнике стоит моя коллекция растений – почти все они уже завяли. А еще есть туалетный столик, уставленный стеклянными флакончиками с духами и косметикой. Все выглядит так, как будто до моей комнаты не дошло сообщение:

«Миру конец. Действуйте соответственно».

Выбравшись из кровати, я заставляю ноющие мышцы шевелиться и морщусь, когда движения мучительно отдаются в потревоженных ранах. Боль все еще чудовищная, но ее можно кое-как терпеть – настолько, чтобы быть в состоянии замечать что-то другое.

Например, то, что еще по меньшей мере две комнаты, через которые я прохожу, заросли страшными растениями Голода, и они тоже сжимают в своих лапах моих бывших соседок по дому, чьи тела уже основательно разложились.

Страх и невыносимая вонь гонят меня на улицу. Я несколько раз глотаю ртом воздух. Затем, набравшись храбрости, захожу в таверну по соседству – поискать чего-нибудь съестного.

Там все то же: снова растения, снова мертвецы, снова ужас. Я опускаю глаза и, стараясь не дышать, пробираюсь на кухню.

В поисках еды я обхожу еще одно скрюченное дерево, не глядя на мертвого повара. Разлагающиеся тела, как я быстро убеждаюсь, выглядят кошмарно.