Голод Рехи (СИ)

«Тебя уже только смерть исцелит», — мысленно фыркнул Рехи, но вновь ощутил копошение острых камушков, точнее, стыда. Он вспомнил своих долгожителей из деревни, всплыл образ старого Адмирала. Ведь сколько верных мыслей он успел поведать, пока дерзкий мальчишка-воспитанник тайно и явно желал смерти «выжившей из ума развалине».

— Вряд ли я сумею исцелить тебя, — неуверенно отозвался Рехи.

— Страж, а какой же толк от тебя народу, если не сумеешь? — тут же прошипел ему на ухо верховный жрец Саат. Впервые за долгое время он уступил свой трон и явно не желал, чтобы кто-то сомневался в величии культа, особенно, теперь, когда толпа внимала с великим восторгом. Рехи поежился. Вновь все показалось зыбким и неустойчивым. Вновь он вспомнил, насколько зависим от воли жрецов. Он выставил вперед все еще перебинтованные руки, показывая их всем просителям:

— Да у меня вот, руки обожжены. Не знаете что ли? Это белые линии, от исцеления такое бывает. Вот заживут — исцелю всех. Обещаю.

Он не намеревался сдерживать своих клятв, но высказать их оказалось невероятно легко. Еще раз пережить практически сожжение заживо он бы не сумел. Не ради этих незнакомцев.

— Нет, так не годится, — уже почти прорычал Саат, нависая из-за каменной спинки. Он шипел возле затылка, и Рехи все больше хотелось не нащупывать тонкую материю сияющих нитей, а врезать крепким кулаком по самодовольной роже правителя Бастиона. Так он привык решать все проблемы и неурядицы. Красиво поставить на место метким словом все равно никогда не удавалось. Но вот незадача: пальцы все еще отвратительно плохо гнулись, а едва наросшая тонкая белесо-розовая кожа не выдержала бы удара, разошлась бы, лопнула, как спелый фрукт. Фрукт… Опять сравнения из чужих эпох. И все здесь чужое. И жизнь чужая, и почести не для него. И этот полубезумный взгляд отчаявшейся старухи, устремленный на Стража с великой надеждой.

— Что у тебя болит? — спросил Рехи, хотя догадывался, что вряд ли сумеет чем-то помочь. Но если уж роль обязывала притворятся великодушным избавителем, наподобие лилового жреца, приходилось следовать созданному веками образу. Хотя, может, Стражи Мира иногда получались и не очень добрыми, но Рехи не знал об этом. Да и безобидный вопрос ничего не решал, лишь вовлекал в неведомую для него игру вежливости. Возможно, удалось бы отчасти уловить колебание линий. Хватило бы и такой демонстрации могущества.

— Не меня, — выдохнула старуха. — Мою внучку. Ей всего пять, она еще совсем не видела жизни.

«Что ее видеть-то? Ослепнуть от такой жизни хочется, а не видеть ее. Ну, что там за внучка-то?» — подумал Рехи с небрежной ленцой. Но копошение надоедливых песчинок стыда неизменно продолжалось, не давая покоя.

— Пожалуйста, Страж! — Старуха приблизилась к трону, ведя кого-то за руку. — Инде, покажись, невежливо прятаться, когда перед тобой наш бог.

Из-за ее спины выскользнула тощая незаметная тень. Рехи вздрогнул, но не от неожиданности и не от того, что его назвали богом — на маленьком лице ребенка страшными наростами чернели уродливые разводы коросты и язв. Они покрывали шею коричневыми струпьями, липли темным пеплом к маленьким рукам. Проказа — так назвали эту неизлечимую болезнь в прошлом. Рехи вспомнил, хотя никогда не знал. Слово, только слово, потому что лиловый жрец не лечил никого от таких напастей, не видел их, не замечал. Наверное, поэтому и не слышал боль простых людей, наверное, поэтому и додумался лишь проклинать их во время осады. Да и откуда он вообще взялся? Жил во дворце, не ведал иных порядков, пока не столкнулся с ужасами войны. Какой-нибудь сынок придворного сенешаля или советника. Слова-то опять какие… Вьюга слов. Чужих образов. Непонятных, спутывающих.

Рехи застыл, со скрипом соображая, как себя вести и что делать. В прежней жизни, где-то год назад, до бури и прочего, он бы подумал, что девчонка не стоит затрат сил. Он бы ее не съел, чтобы не подцепить заразу, и еще счел бы это великодушным. Но все — в прошлом. А в этой новой странной жизни на острой грани бытия, казалось преступным ничего не сделать.

— Кто пропустил их?! Кто посмел принесли эту болезнь в мой дворец? Стража! — в ужасе отпрянул Саат, позабыв о своей неизменной чванливости. Он в ужасе прятал руки в бездонные длинные рукава балахона и заслонял утонченное смазливое лицо.

— Она завернула девчонке лицо в платок, — оправдывались нерадивые стражники. — А на улице пепел, все так сейчас ходят.

— Выведите их прочь! И выгоните из Бастиона. Нам не нужны здесь прокаженные.

— Но… мы шли издалека. Как только до нас дошла весть о Страже Мира, — оправдывалась старуха, заслоняя девчонку.

— Вон! — прогремел Саат, выступая вперед и повелительно взмахивая рукой. Видно, привык всеми командовать, всех понукать и заставлять подчиняться. Да позабыл, кому уступил свой жесткий неудобный трон.

— Нет. Пусть останутся. Я исцелю ее, — твердо и четко проговорил Рехи.

Негромко, о нет, совсем негромко. Но все затихли, а Саат застыл с воздетой рукой.