Голод Рехи (СИ)

«Вот пусть полюбуется! Пусть посмотрит, что бы с Двенадцатым мог сделать, будь у меня десятая доля настоящей силы», — подумал Рехи. Но лицо Митрия не выдавало беспокойства, лишь извечную печаль. Поняв, что «игра в гляделки» не удалась, он скромно отвел глаза, а потом — как будто случайно — взмахнул руками. Отороченные светом просторные рукава балахона спали до локтей. И тогда Рехи увидел… совершенно обычную бледную кожу, перечерченную свежими шрамами от ожогов.

Так же, как у Сумеречного, так же, как у него самого. Хотя бы в этом «учитель» не врал, хотя бы в этом проявлял настоящую самоотдачу. «Но ради кого ты стараешься? Помог бы ты Инде? Помог бы Лойэ, Ларту, Санаре или еще кому-то, кто умолял о помощи, но так и не дождался ее? — негодовал Рехи, продолжая буравить взглядом. — Помог? Или все это время чертил на песке каракули, размышляя о круге Тринадцати и Стражах Миров? Сумеречный помог бы, я уверен, но ты ему запретил, придумал такое ограничение. Или не ты… а кто-то над тобой. И если над тобой еще кто-то, то ему что, совсем все равно, сколько зла творится в мире?»

— Ты не орудие. Но мы еще не знаем, какой ты союзник, — ответил вскоре Митрий, замечая, что театральный жест не произвел должного впечатления. — Ты верно понял: черные линии жгут нас с Сумеречным, тебя жгут белые. Как ни странно, Двенадцатый опутан белыми в сочетании с темными. И с ним мы еще справимся. Но Разломы — порождение черных.

— Черными тоже нелегко управлять. Лучше бы научил чему-нибудь полезному, «учитель».

— Если бы я знал, чему, — вновь вздохнул Митрий, и Рехи впервые осознал невероятную растерянность могущественного существа. Впервые ему пришла в голову догадка, что двое полубогов — или кого там — не наделены достаточной мощью, чтобы решить все проблемы его мира по щелчку пальцев. До этого сжигала изнутри полудетская обида, ему все мерещилось, что эти двое запросто могли бы прекратить все разрушения.

— Двенадцатый, похоже, плотно окопался в своей Цитадели, — с надеждой на хлипкое примирение предположил Рехи, опуская голову и рассматривая слегка пошевелившуюся голую девицу на полу. Почему-то не оставляла мысль, что ей, обескровленной, очень холодно на каменных плитах и следовало бы перенести ее обратно на мягкую шкуру. Хотя бы в благодарность за фальшивое удовольствие, которое она ему доставила. Так Рехи и поступил, пока Митрий собирался с мыслями. Очевидно, прикидывал, что следует знать «орудию», а чего не следует.

— Да, окопался, — эхом отразился его голос. Пронесся по залу, застрял в тени витых колонн.

— И он может убить вас? М? Ну, так, хотя бы в теории? — все более смело интересовался Рехи, отходя от каменной глыбы со шкурой.

— Не может, — ответил Митрий и вздохнул: — И мы его не можем. В этом и есть ловушка бессмертия.

«Все-то вы о бессмертии любите говорить, что это ловушка-ловушка. Да мне бы хоть сто таких ловушек!» — подумал Рехи, но представил старого адмирала, наказанного за измену Двенадцатому долгой жизнью. Да, наверняка за измену этой безумной секте сумасшедший «бог» их мира наказал часть эльфов, ушедших в пустыню.

Покарал невозможностью умереть, чтобы они видели воочию, как вырождаются в монстров их несчастные потомки. «Наверное, он мне далекий прапрадед был, раз взял на воспитание», — подумалось Рехи, когда он вновь представил свою деревню. Они ведь и с Лойэ находились в каком-то далеком родстве, да и со Здоровяком. Со всеми. Так и кочевали, как одна не слишком дружная семья, где каждый сам по себе. Они забыли призывы основателей, отшельников, которые спасались от проклятья подальше от Бастиона. Заветы провозглашали смирение и покаяние за грехи мира. Но через три сотни лет пустыню бороздила лишь стая охотников — венец проклятья Двенадцатого. Ураган оставил последних, самых упрямых, умеющих крепче остальных вгрызаться в жизнь. И отдавать ее ради «всех-никого» Рехи не собирался.

— Не знаешь, ради кого? — вновь уловил настроения и образы Митрий, и в тоне его послышалась тень угрозы: — Теперь ты знаешь, что в этом мире еще жива Лойэ. Но если мы не завершим нашу миссию, это будет недолго.

Рехи вздрогнул и выпрямился, точно проглотив двуручный меч. Вдоль позвоночника прошел холод обиды, а во рту вместе с новыми хлопьями пепла осел омерзительный вкус разочарования. Слова же застряли, потому что горло перехватывало от бессильного гнева. Нет, все-таки они с семарглом принадлежали слишком разным мирам.

Тварь крылатая! Митрий все думал об общем великом благе, а для его достижения подходили любые средства. Почему бы и нет! Накачать существ с человеческим рассудком нечеловеческой силой, которая разорвала их — неплохой план, конечно, очень неплохой. И не важно, сколько миров разрушится в ходе борьбы с одним великим злом в каком-то неизвестном мире Бенаам. Главное — найти великое зло и назначить себя великим добром. Количество жертв — это мелочи в борьбе «великих». Вот так и вылез портрет прекрасного добра с фресок.