Голод Рехи (СИ)

Рехи кинулся вперед и замахнулся кулаком на неподвижно зависшего над полом Митрия. Но от бездействия со стороны противника он лишь ударил обожженным кулаком по стене. Боль не прошла от руки к голове, только приглушила немое отвращение. Рехи внезапно ощутил себя выше этого великого экспериментатора. Да настолько выше, что захотелось громко рассмеяться.

— Так вот, значит, как. Вот, значит, куда ты теперь ведешь, — выплюнул Рехи, кривясь от вымученной улыбки, но оскалил клыки: — То втирал мне, что надо отрешиться от всего и не любить никого, то теперь шантажируешь любовью. Знаешь что. Если Лойэ жива, я найду ее и уберусь из этого Бастиона.

— А дальше? — мотнул головой Митрий.

— Дальше… посмотрим.

— Смотри, — кивнул Митрий.

Рехи еще несколько раз ударил по колонне, а потом схватился за окровавленную кисть. Незаживающие руки порядком надоели, хотелось вернуть старые мозоли на широких ладонях и огрубевшую кожу, чтобы сподручнее сжимать меч. Но теперь все вокруг требовали от него иной силы, иных навыков. Рехи ощущал себя в центре всеобщего внимания, даже Митрий говорил с ним уже как с равным, шантажировал как равного. Ведь ручных монстров так не уговаривают, значит, «орудия» всерьез опасались.

«А что если у меня есть еще и выбор, на чью сторону встать? Что если я захочу уничтожить мир вместе с Двенадцатым? Не просто же так он является мне во снах вместе с лиловым?» — впервые задумался Рехи. Он вспоминал, как Двенадцатый подбирался к нему через отпечаток воспоминаний жреца. Выбор. У него еще оставался выбор. Возможность выбора и чувство голода отличают живых от мертвых.

— И как же вы намерены победить Двенадцатого? — поинтересовался Рехи, задумчиво прищурившись. Он прошел к низкому столику, где уже привычно лежали свежие повязки и снадобье для обработки ран, и обмотал тряпицей кровоточащую руку.

— С помощью меча, разящего неправого, — скучающе отозвался Митрий. Он утратил неприятную хитрецу, которая вспыхнула желтыми искрами в его глазах при словах о Лойэ.

— И что это за дрянь такая? — незаинтересованно спросил Рехи.

— Оружие, способное поразить бессмертного Стража Вселенной, когда тот превратится в Разрушителя, — торжественно изрек Митрий. — Однажды такой меч настигнет и Сумеречного.

Рехи поежился. Несмотря на множество недостатков, Сумеречный Эльф ему нравился. Темного вестника получалось назвать другом. А вот условно светлого — никогда.

— Но что-то он медлит! — иронично заметил Рехи. — С Двенадцатым ваш меч задержался уже на триста лет. Он откуда-то летит, да? Из родного мира Стража? Далеко мир-то, нет? Ой, забыл! Как же! Да это же наш мир его родной! Так сгинул ваш меч, утоп в лаве, наверно.

Рехи вновь обнажил клыки, притоптывая в залихватском веселье, как на оргиях Ларта. Издевкам он научился там же, от него же, от своего несносного короля. Ларт научил его большему, чем все назидательные речи творца разрушителей миров.

— Нет, меч не мог «утопнуть». Он соткан из боли тех, кто любил Стража, из их обещаний и надежд, — спокойно ответил Митрий. — Это не меч, а стрела из светлых линий. Но мы не можем его найти из-за завесы черных. Двенадцатый позаботился о том, чтобы оказаться в коконе своего безумия на долгое время.

Рехи сел на низкий каменный столик и съежился, дергая и кусая неровные края повязки. По телу проходили волны холода, неуверенности. Сомнения терзали душу, точно кидая ее, подхваченную ураганом, на острые камни.

— И чтобы распутать этот кокон… нужен я, — заключил Рехи, окончательно складывая мозаику; он поднял глаза на Митрия и серьезно продолжил: — Моя жертва. Жертва. Получается, вы умереть не можете, а я обязан.

Митрий безмолвствовал, тем лишь подтверждая безрадостное предположение. Бунт против неизбежности продолжался уже около года. Сначала Рехи не верил, отгонял от себя сны, потом боролся с гневом, теперь же постепенно приходил к мысли, что иного пути нет. Прекрасно, конечно, оказаться значимым и пользоваться всеобщим уважением. Но зачастую цена слишком высока. Хотя многие гибли даром и просто так. Как его деревня, как деревня Ларта.

Сгинуть даром намного проще, чем совершив что-то важное. И все-таки не хотелось ради незримых «всех». Этих «всех», может, и оставался один Бастион. Еще равнина вокруг него, где когда-то плескалось море. Когда-то здесь лиловый жрец топил корабли. Обломки мачт и обугленные щепки пробитых бортов до сих пор скалились острой баррикадой средь развалин древнего порта. Когда-то здесь обрушился его гнев. Он сражался не за всех, а только за свою Мирру. Так чувствовал произошедшее Рехи. И понимал, что он сражался бы так же за Лойэ.

— Эй, Митрий, а вы не думали, что там не в одном Двенадцатом дело? — вдруг встрепенулся Рехи.

— О чем ты? — искренне не понимал Митрий.

— Сумеречный с тобой что ли не делится? Я насчет лилового жреца.

— Пока неясно, — вспомнил Митрий. — Стражи Мира несли память поколений, в этом и заключалась их настоящая сила: они были призваны отвращать людей от повторения роковых ошибок прошлого.