Голод Рехи (СИ)

Он решительно подошел к запертым дверям. «Если одно добро, которое называет себя великим добром, оказывается бессильно. Если другое добро, которое называет себя великим добром, оказывается злом, — думал Рехи, впиваясь в неподатливые створки. — То нам самим приходится брать в руки линии мира, то нам самим приходится бороться. Не во имя великого добра, а во имя тех, кто нам дорог. И к ящерам все их величие. Я выберусь, Митрий, с тобой или без тебя! Выберусь!»

Замок черных линий треснул под натиском упрямых мозолистых рук. Но выбежать прочь из зала не удалось, потому что в тот же миг голову пронзил жуткий вой. Кто-то из недр прошлого зашелся протестующим криком. Рехи упал навзничь, хватаясь за виски и затылок.

***

Красная боль разливалась в крови, вокруг металось алым заревом пожарище старого мира. Обугленные деревья перемежались с развалинами домов. В порту скелетами торчали обломки кораблей. Но море еще не ушло, но море еще не убили. Оно плескалось возле крепости земных скорбей, где сочленялись неправильно сросшейся конечностью прошлое и настоящее. Так Рехи понял, что оказался в чужом видении В момент дерзкого побега чья-то рука дернула его в страшный сон.

И вновь звучал знакомый мерный голос: «Не боги, о люди, нас в пропасть несут! Себя убиваем мы сами. Себя пожираем, кого-то любя, себя проклинаем небрежно. Своими поступками рушим мы мир. А боги лишь смотрят угрюмо на чад непослушных, лихих и слепых для истины вечной. Им скучно! Им скучно спасать нас, им скучно терпеть. Они все давно позабыли, как чада просили о милости. Впредь никто нам не скажет и слова».

Рехи уже привык к отрывистым стихам, к осколкам туманных предостережений. Но ныне голос путался, рифма сплеталась с прозой и гибла в ней, как в зыбучем песке, не находя краев размера и ритма. Стихи… Как странно рассуждать о том, что никогда не читал и почти не слушал, не считая песен старого адмирала. Но Рехи рассуждал сквозь чужое сознание, горящее агонией неразгаданной боли. Целый год голос молчал, прятался, не отвечал, когда потомок сгоревшей эпохи просил ответов. Не донимал, когда пленник немо проклинал его, чтобы привлечь внимание.

«Да где ж ты целый год был? Ну? Сейчас настало время? Сейчас я узнаю, в чем грех Двенадцатого? Закончится все… сейчас?» — зло спрашивал пустоту видений Рехи. Они пришли не вовремя, когда от побега отделяла тонкая грань первого решительного шага. А там бы придумал что-нибудь. Наверняка придумал, потому что злость и отчаяние перековались в единый сплав непоколебимой уверенности. Но раскаленный клинок возрожденной воли не успели закалить. Теперь его раскалывал отрешенный озлобленный голос: «По голой пустыне пойдем мы в цепях, кормясь бесконечною злобой. Я видел все это и липкий страх пронзил мне и душу, и тело. Неужто такое я создан беречь? Неужто для Стража иного не создано мира? Кому же здесь верить? Кого звать под сени защиты? Я вышел на волю от догм и имен. Мне больше никто не указка. Не боги несли в пропасть весь мир, на том и закончим. А впрочем…»

«Что «впрочем»? Ответь, в чем твой грех. И на том закончим. Или ты не Двенадцатый? Или сейчас со мной говорит лиловый?» — впервые спросил Рехи, полагая, что его прекрасно слышат в Разрушенной Цитадели. Но с той стороны не отзывались, лишь продолжали завывать: «Страж Мира — страж прошлых эпох. Страж призраков горьких, которые память его сосут, как жадный червяк, боясь раствориться в эфире. И вместо знаний приходит безумие: ничто не менялось отныне и впредь, и в веки веков. Та же гадкая злость, все та же в них алчность, все тот же огонь, что в пропасть несет, не доносит. А я донесу. И в этом беге меня уж никто не остановит».

После этого занавес наставшей темноты отодвинулся, Рехи вновь увидел Бастион, точнее, старый город в кольце оцепления.

— Страж едва ли выживет после такой раны… — сокрушался уже знакомый король. Рехи успел позабыть этих малозначимых участников старой драмы. Король воевал со своим братом. Осажденный город атаковали пираты, а голодающие горожане не гнушались людоедства, за что получили проклятье от лилового жреца. Ныне раненого, находящегося при смерти. Двенадцатый хотел избавиться от служителя, который не следовал четкой указке «божества».

Ради показательного жертвоприношения погибало целое королевство. Ради того, чтобы в книгах будущего красиво записали, как не должен вести себя Страж Мира. И что это за бог, которому в назидание потомкам не жалко губить целые народы? Каким потомкам? Рехи не ценил людей, не почитал и эльфов, но не привык жертвовать хоть кем-то ради бессмысленно-прекрасной цели всеобщего блага. Общего — ничейного. Ничейного — ненужного. Если ненужного, значит, не блага вовсе. Так он рассуждал, когда глядел с потаенной пробуждающейся болью на улицы, заваленные трупами.

Кровь, повсюду кровь и мародеры. Сражения уже отгремели, войска противника вошли черной волной в изможденный город. Кто-то сдавался им на милость, кто-то отступал к последним уцелевшим стенам, которые теперь день и ночь закидывали камнями из требушетов.