Голод Рехи (СИ)

— Да, полукровки видят сквозь завесу. Но это не дает им силу, чтобы сражаться с черными линиями. Пойми меня правильно, Рехи, я знаю, что Ларт стал тебе другом и даже больше…

— Да что ты вообще знаешь, — осклабился Рехи.

— Ладно. Не будем об этом, — поморщился Митрий. — Я о силе полукровок. В прошлые времена союз эльфа и человека был обычно бездетным. В редких случаях появлялись дети, они были похожи чаще на людей. Впрочем, тогда и не существовало особенных различий между людьми и эльфами. Но после Падения все изменилось. Как ты знаешь.

— Еще б мне не знать!

— Эльфы начали пить кровь. Изменились сильнее людей, но отчего-то за эти три сотни лет и возникло немало полукровок. Но других. Они стали отдельным видом. Хищным и плотоядным. Полукровки после Падения — это порождение черных линий, как и Саат. Поэтому они неподвластны его иллюзиям. Они находятся на одном уровне восприятия. Искаженном и неправильном.

Митрий говорил спокойно, назидательно и с почти нескрываемым отвращением. Похоже, он тоже считал полукровок чудовищами, гадким вырождением природы. У Рехи же перед глазами стояли Ларт и Санара. Они не могли быть ошибками, сбоем великого замысла.

Ларт сотни раз спасал Рехи, а без Санары маленький Натт и возлюбленная Лойэ просто не выжили бы. «Разве какие-то линии определяют поступки? Будто раньше «создания белых линий» не совершали зла. Будто мятежный брат того трусливого короля не был чудовищем. Это ведь из-за него все началось. Это ему зачем-то понадобилась чужая жена и королевство в придачу», — размышлял Рехи, с тяжелым сердцем коротая дни и ночи.

К нему уже не допускали служанок из купален, он и сам отвергал. Толпе его тоже почти перестали показывать. К тому же ему не давали досыта наесться, принося лишь раз в четыре дня чарку свежей крови.

Голод славы откатился до изначального обычного голода, с которым он родился и вырос в пустыне. Просто хотелось впиться зубами в чью-нибудь шею. Но если раньше он мог хотя бы попытать удачу, отправившись на охоту, то теперь в заточении ему оставалось только ожидание.

Ожидание всего — чарки крови, возвращения Митрия или Сумеречного, ожидание побега. А кроме него — мысли. Он успел повторно вспомнить и перебрать все сны прошлого, затем разложил по косточкам события собственной жизни. И пришел к выводу, что во многих ситуациях вел себя то как последний идиот, то как трус, то как монстр не хуже Саата. Хотя бы в тот день, когда по велению Ларта на допросе сдирал тонкими полосками кожу с лазутчика. Всякое случалось, без сомнений. Немало жестоких решений принималось под действием жестоких обстоятельств. А их-то создала беспощадная пустошь, то есть Двенадцатый. Но Рехи себя не оправдывал.

— Что же вы две тысячи лет делали? Зачем дождались такого, если знали, что «эксперимент провалился?» — допытывался у Митрия Рехи при очередном визите.

— Искали Двенадцатого.

— Не могли подумать, что он вернулся в свой родной мир?

— Он тщательно спрятал свой мир. Твой мир. Заставил забыть о нем, поверить, что планета уничтожена. А Сумеречный с его всезнанием тоже не видел, потому что Стражи Вселенной не ведают собственной судьбы. Где «белые пятна», там чья-то судьба пересекается с их собственной. Как видишь, здесь мы оба вынуждены сильно вмешиваться, поэтому изначально ничего и не знали.

— А в те миры, про которые все знали? Вы там не вмешивались?

— Не приходили, не приходим и не намерены приходить.

— Даже если они гибнут? Даже если люди молят о помощи тех, кто сильнее?

— Так нужно. Иначе нарушится закон свободы воли. Если нет «белых пятен», мы не можем вмешиваться, иначе светлые линии мира почернеют. И случится Падение.

— Значит, не помогаете? Чисто по своей воле, из любви или симпатии… Или хотя бы как одно разумное существо другому?

— Нет. Нельзя. Да, это больно признать. Порой приходится жертвовать сотнями, чтобы спасти миллионы.

Рехи не нашелся, что ответить, захлебнувшись возмущением. Он поражался хладнокровию Митрия, из-за которого этот беспощадный вестник добра временами напоминал рептилию. Конечно, он видел слишком много разрушений и боли, чтобы сохранить хоть каплю милосердия. Рехи и сам-то едва ли обучился этому великому искусству. Он сопереживал тем, кем дорожил, а не множеству далеких миров.

И все же последнее время иногда представлял, как сотни таких же, как он, парней — эльфов, людей или еще кого — сотнями гибнут где-то на других планетах. Молят о помощи богов, просят защитить их дом, их семьи, жен и детей. Но никто не приходит. И не потому что никого нет, а потому что у верховного семаргла не получился один эксперимент, поэтому он запретил даже удачным его «частям» хоть кого-то спасать.