Голод Рехи (СИ)

— Лжеучительство, — после долгого молчания ответил Двенадцатый, но тут же ехидно продолжил: — А ваш?

— Тот же, — выдохнул тихо Рехи, но Митрий шикнул:

— Молчи, Эльф.

Похоже, путешествия Стража оставалось скрытым даже для верховного семаргла. Сумеречный Эльф всегда внушал доверие, и его выходка теперь будила новую симпатию. Вышел бы еще из нее толк. Рехи не видел надобности вызнавать у врага, за какие грехи пришли его судить. Легче же просто убить, положив всему конец. Лжеучительство — мелко, просто. Разрушение мира — разве не это главный грех? Да и для чего ответы? От признания вины разве Двенадцатый бы превратился сразу в прах? Рехи верил в силу оружья. Но закаленную сталь меча Сумеречный использовал только, чтобы отражать хаотичные атаки черных линий.

— Нет-нет, пусть говорит. Пусть оба говорят, — призывал Двенадцатый. — Поговорим и мы с тобой. Что, Эльф, умолк? Не ты ли был самым мятежным из нас? Не ты ли Тринадцатый, хаос, пришедший в неурочный час? Молчишь? А… Молчи, раз слушаешься во всем нашего «творца». Он лишил тебя той неукротимой воли? Свободной воли. И говорит о лжеучительстве. Лже… учительство! Не вы ли сами — семарглы — веками являлись в образе богов разных миров?

Сумеречный молчал, сжимая меч. Он следил за новыми линиями да временами обрывал дикую пляску скелетов. Глаза его светились не менее безумно, чем пламень в пустых глазницах черепов на чугунной решетке. Митрий же стоял со склоненной головой и плотно сжатыми губами. И в нем вскипал все сильнее гнев, от которого накалялся сам воздух. Рехи узрел воочию, как чернеют сияющие перья, как серебро и золото покрываются золой.

— Мы боролись с прислужниками Темного Асуры, — ответил жестко Митрий. — Появление в образе существ из легенд делало наше присутствие менее заметным для потомков. Так мы меньше вмешивались в судьбы миров. Оставались лишь преданиями и сказками.

— Меньше, больше… Меры и весы сам себе придумал. Если бы сказками! Люди в вас верили, как в богов. Поклонялись, создавали культы. Приносили жертвы! — Голос Двенадцатого срывался на вопль. — Сжигали младенцев в вашу честь. Так чем я хуже? Тот же грех, учитель, тот же. На одном круге встретимся, слуги великого добра.

— Это не ты… Я не помню тебя таким, — растерянно сказал Митрий.

— Я или не я… Какая уже разница? — взвился Двенадцатый. И в тот же миг кокон разросся целым лесом черных линий.

— Сумеречный! Руби их! Руби, пока они не добрались до Бастиона! — донесся истошный вопль Митрия, который тоже соткал из тусклого свеченья клинок. Его новое оружие не шло в сравнение с тем, которым он однажды — давным-давно — рубился с Сумеречным Эльфом под самыми небесами, разрывая светом тучи. Оружие вестника надежды ослабло под натиском отчаяния.

«Они… Они не знают тайну Двенадцатого! Они… Тайну. Но и я не знаю! Проклятье, мне бы увидеть сны о прошлом. В них ответ. И я их не вижу, потому что этот ответ и есть ключ к уничтожению Двенадцатого! Он скрывает», — понял и одновременно не понял Рехи, но голос сковало безволие призрака, не разрешая предостеречь.

Он уносился прочь от Разрушенной Цитадели. Вновь возвращался в брошенное на каменной плите тело, пока Митрий и Сумеречный сражались. Зря он их обвинял в бездействии, зря думал, будто они намеренно отказываются помогать в безвыходных ситуациях. Им тоже приходилось нелегко, их борьба уходила далеко за грани его понимания, но ярость предельного ожесточения накалила воздух.

Возможно, после каждого такого поединка вновь случалось извержение огненной горы. Возможно, так отсчитывались последние дни мира. Но от нового знания стало еще тяжелее на сердце: значит, не нашлось нигде великого добра, способного с легкостью переломить ход этой древней войны. Войны без причин… За что Двенадцатый возненавидел свой мир? За что создал монстра? Рехи не знал. Но голос, шедший из мрака кокона, выражал скорее растерянность, нежели злобу. Растерянность, если не больше — испуг.

«Что если это жрецы захватили давным-давно власть, а Двенадцатый у них вон в плену сидит? В коконе», — подумал Рехи и окончательно проснулся. Он вдохнул тусклый рассветный воздух и скрючился на каменной плите в ожидании известий. У Разрушенной Цитадели все еще шел бой, он чувствовал это. И так прошел целый день. Хотя бы Саат не трогал, не требовал новых церемоний. Возможно, он тоже чуял, что творится. Возможно, верховный жрец управлял коконом или кокон черных линий управлял жрецом.

«Если для победы нужен Страж Мира, почему Саат не убил меня сразу? Или… Он собирается пожрать меня, когда настанет время? Пожрать и поглотить мою силу», — думал тревожно Рехи, царапая предплечья под безразмерным балахоном. Голод ожидания грыз изнутри, впиваясь прозрачными загнутыми клыками, как у иных рыб.

Ожидание сменилось новым потрясением, когда с самой вышины надтреснутого купола камнем рухнул в центр зала Сумеречный Эльф. Лицо его было в крови, а руки иссечены до костей, как плетьми.

— Вы проиграли? — спросил бесцветно Рехи, хотя от ответа зависело все. Но он слишком устал бояться, больше не ожидая добрых вестей.