Голод Рехи (СИ)

Рехи дивился, как лиловый жрец научился издеваться. Когда? Неужели его настолько изменила потеря любимой? Потеря всего. Хотя Ларта именно это тоже изменило. Вновь сердце сжалось, заколотилось, разнося боль по перетянутым веревками ребрам. Тело, слишком много тела, которое не желало бесславно погибать. Рехи помотал головой, чтобы не терять нить разговора:

— Куда ушел?

— Убивать Двенадцатого, — спокойно отозвался Вкитор.

«Понятно. Набить морду Двенадцатому. Это что, желание каждого нового Стража? И там лиловый сдох. А Двенадцатый разрешал Вкитору править во имя черных линий и своего безумия», — свел воедино разрозненные факты Рехи, но что-то не сходилось. Он не догадывался, в чем подвох, предельная изученность духа мешала думать.

— Я всего лишь хотел защитить Саата, — забормотал уже сам с собой Вкитор. — Всегда его защищал… Но мой мальчик однажды погиб. Под ним провалился каменный пол от очередного землетрясения.

Рехи позабыл о боли, о страхе, о завязанном узлом желудке. Изумление от услышанного посеяло сомнения, не сошли ли они оба с ума за короткое время висения на стене. Или длинное… в темноте время никуда не идет, а вращается по кругу.

— Что значит погиб? А с жвалами тогда кто? — воскликнул Рехи, подняв вслед за своим голосом целую волну охов. Незримые пленники-оболочки забеспокоились, даже не понимая сути разговора. Вкитор же издал нечленораздельный набор звуков, которые напоминали замешательство, как у вора, пойманного при краже. Похоже, он невольно поведал свою страшную тайну.

— Ну, что замолчал? Что нам перед смертью-то обоим? — насел на него Рехи. — Расскажи все.

Вкитор помолчал, но ответил:

— Он. Это он. Воскресший. Я слишком любил его. И не мог смириться с его смертью. — Но рассказчик вновь сорвался на беспомощный плач загнанного в ловушку брошенного старика. — Ведь ему было всего девять, а я двести пятьдесят лет не ведал настоящей любви, не понимал, что значит о ком-то заботиться. И вот на склоне моего долго срока познал великую радость. Но лишь для того, чтобы злой рок отнял у меня единственного, кем я дорожил. Нет, я не мог смириться с этим!

Пещеру чудовища огласил отчаянный возглас человеческой скорби, отчего вновь на разные голоса потянулась песнь принесенных на убой.

— А монстр с пастью и щупальцами лучше? — прорычал с омерзением Рехи.

— Когда он ест мертвых, то может возвращать свой человеческий облик, — оправдывался Вкитор. — От такой трапезы его сила возрастает.

— И как ты его воскресил? Что пошло не так?

— С помощью линий. Я «выткал» заново его жизнь, нарушив все законы мироздания. Но с того дня Саат стал вот таким… Не сразу, но в шестнадцать он впервые предстал в облике чудовища. И обвинил меня в этом. Признаю, мне кажется, ко мне вернулся какой-то другой человек. Дитя черных линий в облике моего сына. — Голос Вкитора дрогнул, но тут же подернулся неподдельной нежностью. — Но нет, он все еще мой сын.

— Так чего же ты тогда здесь висишь? Раз он твой сын, — пренебрежительно ответил Рехи. Теперь разговор не отвлекал его от ужаса ожидания, а лишь глубже низвергал в глубины отчаяния. Не верилось, что из любви возможно сотворить нечто подобное. Но и Вкитор, и лиловый жрец доказывали, что порой любовь более разрушительна, чем ненависть.

— Как он страдал! Как мучился, понимая, во что превратился, — стенал Вкитор, снова говоря лишь с самим собой. — Чтобы утешить его, я передал ему власть. А он… выпил из меня силу. И с тех пор в нем крепнет идея, что он и есть бог нашего мира. Что ж, мне легче в это поверить, чем в неправильность воскрешенья собственного сына.

— Ты создал монстра! Значит, нельзя воскрешать мертвых! Нельзя! — не выдержав, закричал Рехи.

— А что бы ты сделал на моем месте? — отчеканил с осуждением Вкитор.

Рехи остолбенел, живо представив Натта, и холод объял его. Сердце пропускало удары и тут же разрывало грудную клетку. Что бы он сделал? Что угодно! Все! Законы мироздания не так важны, когда речь идет о жизни самых близких и самых родных. Неужели любовь и правда большее зло, чем ненависть? Но без нее не остается ничего, кроме ненависти и разрушений. Рехи терялся от противоречий, сожалея, что теперь подобные вопросы посещают его простецкую голову пустынного эльфа, которая раньше не думала ни о чем, кроме наживы и еды.

Рехи обвис в коконе липких пут. Вкитор больше не отзывался, возможно, потерял сознание или совсем помер. Судя по хриплому голосу, он уже давно страдал от жажды. Если уж Саат не пожалел собственного отца, значит, у недоизбранного дикого эльфа не оставалось и шанса. Верховный жрец ничего не знал о милосердии. Откуда бы? Дитя черных линий…