Голод Рехи (СИ)

— Того самого, который начал войну? — деловито уточнил Рехи, попытавшись вопросительно поднять руку. Но склизкий клей немедленно напомнил пленнику о его судьбе.

— Да. Того самого. Но его дочь не была ни в чем виновата, как и Мирра. Просто две принцессы, двоюродные сестры, которые и не знали друг друга, — тяжело отозвался старик. Рехи не нравились нотки плаксивости в его голосе. Старый адмирал умел достойно нести муку долгой жизни. Вкитор же как будто решил проныться перед смертью, высказав свою детскую обиду злейшему врагу. А хотя какому врагу? Они оказались в равных условиях.

— Да. Ты прав, две принцессы, — кивал ему Рехи, отчего-то надеясь, что именно Вкитор подберет ключ к великой тайне истинного греха Двенадцатого. А дальше дело за малым — достучаться до Митрия, если они с Сумеречным вообще уцелели. Их молчание не сулило ничего хорошего. Рехи уже видел картины возле Разрушенной Цитадели и вполне поверил, что обитатель твердыни способен прикончить и Стража Вселенной, и их общего учителя-создателя. От воспоминаний путешествия с Сумеречным в сад танцующих скелетов перед глазами замелькали лохмотья, которые остались от белого платья Мирры. Странно, ведь ее тело растворилось среди линий. Но кто-то будто намеренно воссоздал сожженные кости, вдохнув в них неверную жизнь пляски, напоминавшей судороги. Кто-то не то веселился, не то праздновал свое долгое умирание.

— Две принцессы. Обе погибшие страшной смертью, — медленно уточнил Вкитор.

— И как ты тут воцарился? Почему тут, а не там, ну… в замке брата короля, — нервно стуча зубами, спросил Рехи, вновь желая податься вперед. Но ему вновь помешали черные линии.

— Когда я вырос, Страж Мира, отец, нашел меня. Вроде бы признал силу. Увидел, что я умею управлять линиями. Только черными, что уж скрывать…

Виктор с присвистом выдохнул и как будто рассмеялся. Рехи же снова дернулся, забывая о путах. От шевеления мыслей ему всегда не сиделось на месте. Ныне его посетило невероятно простое и логичное предположение:

— Черными. Плод ненависти. Ты управляешь линиями ненависти!

— Умный пустынный эльф. Двенадцатый бы не догадался быстрее тебя, — зловеще прошипел Вкитор. — Наверное, потому что он за свои две тысячи лет никого не любил. А я люблю своего сына…

— Но вы оба монстры, — отрезал Рехи. Любое упоминание о Саате сносило шаткий барьер невозмутимости. Еще немного — и Рехи перешел бы на оглушительный бессмысленный вой. И с этим звуком изошли бы остатки здравого рассудка.

Нет, он не имел права на сумасшествие. Не здесь, не сейчас, ради Натта и Лойэ. И ради долга Стража. Рехи безотчетно поверил, что знание об истинных причинах Падения — это и есть его ключ к спасению.

— Да. Когда он поглотит меня, на одного монстра станет меньше. Саат сильнее меня. Он рожден в новом мире, — уже без вопросов продолжил свой рассказ Вкитор. При словах о сыне скрипучий голос пронизывали нотки неразгаданной теплоты.

«Я не хочу такого мира для Натта! Не хочу, чтобы он тоже стал чудовищем, как мы все! Недостаточно просто родить ребенка — важно, какой мир ты ему покажешь!» — подумал Рехи.

— Возможно, он даже сильнее Двенадцатого, — гордо заявил Вкитор.

— И он с рождения такой? С рождения питается мертвечиной? — спросил Рехи. Он слушал рассказ скорбного отца и представлял собственного сына. Любил бы он Натта, если бы тот стал чудовищем? Потакал бы его страшным поступкам? Нет, лучше даже спрашивать себя, не сравнивать.

— С рождения? Нет! — Голос Вкитор вздрогнул и сорвался на тихий бессильный плач: — Нет. Это все из-за меня. Я сделал его Стражем, я сделал его монстром. Он был таким хорошим мальчиком! Таким ласковым и прилежным. А какие стихи он сочинял всего в семь лет! На пепелище нашего мира… Стихи…

— Хорошим, говоришь? Не верю, — беспощадно отрезал Рехи.

— Поверь! Это все… все из-за любви! Из-за нее мы творим и самые прекрасные, и самые ужасные вещи. — Вкитор успокоился и повел рассказ о другом. — Три сотни лет под моим началом Бастион служил обителью для скитальцев пустоши. Я поклялся над могилой моей несчастной матери, что не стану таким, как мой отец. Что буду защищать всех, не деля людей на лагеря и королевства… Но мир уже начал рушиться.

— Почему тебе оставили целый Бастион? И кто?

— Мой отец оставил. К тому времени оказалось больше некому.

— Лиловый жрец…

Рехи не представлял этого слабовольного изнеженного жреца в роли беспощадного мстителя, но тут же вспоминал последний сон. Он буквально чувствовал, как лопались от жара ненависти тонкие струны души лилового жреца. И если до начала штурма, до смерти Мирры, в нем еще оставалось сострадание юного романтика, то после — ничего, кроме пепла, из которого проросли черные соцветия гнева. Больше ничего. От ударов только мечи закаляются, люди же чаще ломаются. А если и делают вид, что все в порядке, что они стали сильнее, то скорее прикрывают уродливой рубцовой тканью раны души.

— Лиловый? — запнулся Вкитор. — Да. Он и правда всегда носил фиолетовое одеяние. Он и оставил Бастион. Как будто в шутку, как издевку. Мол, правь, все равно мир скоро рухнет. А потом ушел.