Голод Рехи (СИ)

Он втягивал в какую-то непонятную игру, не иначе. Рехи много раз отражал такие атаки: его вечно кто-то приглашал в сумасбродные авантюры. То чудак-самоубийца пытался привлечь в свои последователи непьющих человеческую кровь, то безумные соседи, унесшиеся к Последнему Бастиону… или как он там назывался. Обозначения и имена таяли в шелесте пережевываемого песка и смертельной сонливости.

Двенадцатого Проклятого тоже когда-то называли иначе, сам видел. Или все померещилось из-за безумца в голове. Но теперь даже загадочная вторая личность молчала. Онемевшие пальцы неплотно прижимали к припухавшему краю раны порванную тунику. Крови вытекло уже предостаточно, чтобы добить одинокого странника, хоть она почти остановилась.

«Ящеры трехногие! Я умру от удара этой полоумной девицы?! Всегда знал, что она меня погубит!» — с ненавистью к Лойэ подумал Рехи. Сожаления, любви или хотя бы оттиска печали по отношению к ней, пожалуй, уже не осталось, не после всех злоключений в поселении каннибалов. Впрочем, воспоминания тоже постепенно отступали, осыпались и плавились, даже недавние представали так размыто, словно это стряслось вовсе не с ним.

Оставался только песок с пеплом: с него начиналась жизнь любого рожденного после Падения, им и заканчивалась. Что-то застывает в неизменности: голод и песок — без них никак, может, и хотелось бы, но никак нельзя, не дозволено.

— В свое время, в свое время… — передразнил Рехи, поперхнувшись под конец, проклятые частички пепла все-таки набились в горло. Казалось, в воздухе его становилось больше по мере движения в сторону красных сумерек. Определенно, там не ждало ничего хорошего. Но в иной стороне вообще ничего не ждало: поселений эльфов на всей известной пустоши больше не находилось. Не миловаться же с людоедами.

— Скоро. Пока послушай меня, — твердил настойчиво Митрий.

— Не буду, мне просто больно, — надломился голос Рехи и превратился то ли в вой, то ли в смех: — Надоел! Все надоели!

— Кричишь, как Сумеречный, — вздохнул с видом разочарованного наставника Митрий. Но Рехи привык не слушать учителей, ведь это они допустили уничтожение мира, значит, и советы их ничего не стоили.

— И он надоел! — продолжал биться в агонии смеха взбесившийся эльф. — Ящерово отродье, солнцем на голову ударенный.

— Да… Какие знакомые слова, — с долей сарказма отвечал Митрий. — Он тоже когда-то сыпал проклятьями. Тринадцатый из Двенадцати. Ты ведь идешь к Цитадели?

— Иду! Бреду… Я в бреду все бреду… — все вздрагивал от короткого хохота Рехи. Раньше с ним такого не случалось, а теперь он опасался помереть, окончательно удушенный безостановочным смехом. Но, наверное, так лучше, чем издыхать в луже собственной рвоты, беспомощно подбирая раскромсанные ящерами потроха.

Лучше со смехом перед лицом крылатых проводников: вот его все посылали к какой-то цитадели, а он бы сделал всем назло. Хотя нет, он же сам намеревался отомстить Двенадцатому Проклятому. Эта мысль отрезвила…

— Да, ты так и правда не дослушаешь.

Митрий встал со своего места, подошел и заставил убрать руку от раны. Рехи неохотно повиновался, поняв, что Проводник вроде как из плоти и крови. По крайней мере, ладони и пальцы его оказались шершавыми, а их прикосновение к повреждению привело к вспышке боли, прошедшей от ног до головы. Из-за нее Рехи упустил момент, когда Митрий оторвал от своего балахона приличный кусок и примотал к ране беспутного эльфа. Обычно повязки приносили чуть ли не больше мучений: налипали, присыхали так, что отдирали их с мясом, да еще грубая материя ужасно терла. Но кусок белого балахона приятно успокоил глубокий порез, охладил навязчивое жжение.

Митрий вернулся к своему месту на камне, Рехи плотнее прижал спасительную тряпку к левому боку. Ясность мыслей понемногу возвращалась: «Ну что ж, не каждый вот так поможет».

— А теперь послушай, — настойчиво продолжал разговор Митрий. — В пути важно знать о цели. Слушай песок. Слушай! Только песок. Нет ничего, кроме песка.

Голос Митрия непостижимым образом усыплял, уносил куда-то, хотя Рехи мог поклясться, что неизменно стоит на прежнем месте, значит, каким-то образом удавалось не лишиться сознанья. Все звуки действительно исчезали, песок на зубах поскрипывал монотонным ритмом, да еще Проводник завел какую-то песню на два голоса с глухим присвистом, вводящую в состояние транса. Рехи застыл с открытыми глазами, но вокруг очертания предметов менялись, превращались во что-то другое, что-то ранее сокрытое, едва уловимое, словно потаенный мир дремал всегда за завесой.

— Ты видишь их. Ты скоро увидишь их.

«Но что?» — хотел бы возразить Рехи, однако длинный язык присох к нёбу. Невысказанный вопрос утратил необходимость, когда привычный ландшафт преобразился. Это вроде оказалась та же пустошь, но совсем другая: ее пронизывали непонятные веревки, контуры, как каракули на песке.