Голод Рехи (СИ)

Во всем, что ныне происходило между ними, не осталось былой ребячливости, торопливости или одного лишь животного желания. Кажется, только теперь в полной мере пришло понимание слов старого адмирала, когда он твердил о неком чувстве по имени «любовь». Впрочем, страсть затопила сознание, когда Лойэ внезапно перехватила запястья Рехи, почти боевым приемом высвободилась и с видом победительницы резко оседлала его бедра.

— Ха! Работает… Значит, ты уже точно здоров, — лукаво усмехнулась довольная Лойэ, но умолкла, упоенно прикрывая глаза, жадно впиваясь вздрагивающими пальцами в плечи Рехи, позволяя долго и жадно целовать свою шею, откидывая назад голову.

Вскоре пещера наполнилась лишь протяжными вздохами, в которых в равной мере сочеталась песнь наслаждения и боли расставания. Молодые тела просили повторить это изначальное буйство природных инстинктов, еще и еще, и никогда не расставаться, особенно, на пике наслаждения, но искаженный рассудок твердил, что надо куда-то идти, стремиться, искать… Зачем? Все зачем?

Мысли настигали хуже отравы, когда Рехи бережно сжимал обнаженную Лойэ в своих объятьях. Теперь он по-настоящему корил себя за то, что посмел бросить ее в разрушенной деревне, и не представлял, как оставлять ее теперь. Прошло не так много времени, но ему казалось, что постарел на много лет: слишком многое вдруг открылось. Впрочем, разве имели значение древние знания?

Лишь бы не расставаться теперь. Но их обоих тянул в неизвестность какой-то новый неразгаданный голод. Как еще назвать это смутное чувство, которое неприятно царапало объятое сонной истомой тело? Еще один вид голода, голод грядущего, голод пути. Он приказывал слишком скоро разлучиться, забыть друг друга, потерять последнюю связь с реальностью. Рехи не хотелось, он исстрадался от неопределенности и непостижимости, когда рассматривал картины прошлого, ему так и не открылось, для чего все это свалилось на него. Рядом с Лойэ, понятной и простой, он вновь возвращался к самому себе, простому парню с пустоши, вожаку стаи. К тому же снова хотелось есть, а голод всегда упрощал самые сложные вещи.

— Мы подчинены своему телу. Его голоду, — вздохнул Рехи.

— Ты бы хотел остаться без тела? — промурлыкала двусмысленно Лойэ, лишь плотнее прижимаясь. Впервые настолько доверчиво и искренне.

— Я устаю от него…

— И чтобы ты тогда делал? — заинтересовалась Лойэ.

— Не знаю.

— Без тела никаких радостей, — рассмеялась она, а потом, приподнявшись на локтях, замерла изваянием мировой печали: — Последних не останется. А были другие?..

— Откуда мне знать? — дернул плечами Рехи. Но Лойэ вдруг резко села, скрестив ноги, и, исступленно уставившись на него, воскликнула:

— Ты знаешь! Ты слишком много знаешь. Смотрела всегда на тебя вот… и видела как будто кого-то еще, кого-то другого, чужого.

Рехи вздрогнул, садясь напротив, съеживаясь, рассматривая Лойэ исподлобья, как будто только встретил. Неужели она всегда подозревала, что в нем обитает кто-то еще? Этот голос из прошлого, этот жрец в лиловом балахоне. А ему-то, наверное, не выпало шанса вот так соединиться со своей Миррой. Сделалось даже как-то противно, что некий полудурок из прошлого запросто мог подсматривать за всем, что творил Рехи, хотя последний стыдливостью не страдал. Больше мучили ненужные и странные знания.

— Это меня и пугает, — признался Рехи. — Это и заставляет идти к Цитадели.

Они вновь растянулись на скомканных вывернутых туниках, Лойэ отвернулась, Рехи зарылся лицом в ее волосы. Он никогда раньше не признавался себе, но аромат ее тела в какой-то мере успокаивал его, наверное, отвлекал от этого извечного монолога с самим собой и всеми этими Стражами Вселенной, Миров… и прочего хаоса. Лойэ всегда раскрывалась перед ним в первозданной бесхитростности, не требовала ничего, не заставляла постигать что-то, в отличие от разных проводников и Проклятых.

— Лойэ, почему нам не по пути? — вздохнул Рехи, хотя обещал себе, что не сорвется на такое малодушие. Он никогда и никого не уговаривал, не просил снисхождения и не пытался привязать к себе. А теперь вот хотелось, хотелось просто остаться рядом, вдвоем, и пусть бы весь остальной мир хоть совсем обрушился, обуглился, сгорел. В конце концов, если у Сумеречного Эльфа ничего не получалось сделать в его шатании по пустоши, то вряд ли существовал другой исход. Впервые захотелось умереть вместе, рядом, вдыхая аромат растрепанных волос Лойэ.

— Потому что так ведет дорога, — обрывала она взметнувшийся поток чувств, да так решительно, что вместо них тут же пришел сковывающий глухой холод, какой обычно витал в древних курганах.

— Не хочешь убить Двенадцатого Проклятого? — все еще уговаривал Рехи.

— Его нет. Он уже умер, — уверенно отозвалась Лойэ. То ли так ей нашептала досужая молва, то ли она и правда знала намного больше, чем казалось раньше, то ли уверенно убеждала себя и окружающих в собственных заблуждениях.

— Откуда тебе знать? Тогда Бастиона тоже нет! — обиделся Рехи, переворачиваясь на спину и демонстративно закидывая руки за голову.