Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана

Сложно объяснить, почему Москва не вмешалась на этом этапе. Сталин и другие члены ЦК были не слишком озабочены нуждами голодающих казахов, но стремительное падение численности скота в республике, в 1932 году очевидное для любого члена ЦК, напрямую угрожало экономическим интересам Советского Союза. Казахстан был главным поставщиком мяса в Москву и Ленинград. В силу нехватки тракторов и автомобилей животные были жизненно необходимы: они вспахивали пшеничные поля Казахстана и перевозили руководителей из одного конца огромной республики в другой. Частичную ответственность за отсутствие своевременной реакции следует возложить на Сталина, который, будучи до крайности озабочен хлебозаготовками, по всей видимости, не уделял особого внимания вопросам скотоводства785. Другой причиной медленной реакции московских руководителей можно считать устойчивость мифа об огромных стадах скота в распоряжении кочевников. Голощёкин жаловался в письме Сталину и Центральному Комитету: «Некоторые из работников аппаратов в центре мыслят Казахстан по старинке. Мыслят кочевые и полукочевые районы с неисчислимым количеством скота и этим порождают ряд отрицательных явлений»786. Сталин и другие члены ЦК продолжали верить, что Казахстан – страна невероятных богатств. Поэтому политика в отношении скота не подверглась существенным изменениям, и численность стад продолжала снижаться.

ВЫЖИВАНИЕ

К 1932 году повсюду в Казахстане царил голод. Беды было не избежать нигде – ни в сельской местности, ни на заводе, ни даже в столице, Алма-Ате, где трупы лежали прямо на улицах. Хотя хуже всего пришлось казахскому аулу, в 1932 году практически любой человек в республике – русский колхозник, местный партийный руководитель, заводской рабочий – был голодным. Чтобы выжить, требовались изобретательность, везение, а порой и жестокость. Наблюдая за поведением людей во время голода, русско-американский социолог Питирим Сорокин, знакомый с голодом Гражданской войны в России, обнаружил, что чувство голода может оказаться сильнее самых могущественных запретов, вынуждая некоторых даже к совершению «в высшей степени антиобщественного акта каннибализма»787. Голод в Казахстане не был исключением: он тоже вел к росту преступности и разрыву общественных связей.

Те, кто пережил голод, вспоминали, как вся жизнь оказалась подчинена задаче поиска еды. В своих мемуарах Мухамет Шаяхметов рассказывал, что старые друзья семьи не пускали его к себе, отказываясь даже предоставить ночлег: «Каждого занимало теперь только одно: как найти еды на завтрашний день – или на сегодняшний день, или немедленно, чтобы заглушить приступ голода. Даже самые добросердечные люди и ближайшие друзья и родственники уже не могли помочь друг другу»788. В поселке Бурло-Тюбе шайка голодных людей воровала и грабила. Уполномоченный писал: «Члены этой шайки не останавливаются перед тем, чтобы убить откочевщика за его хлеб. Один из этой шайки при нас одним ударом свалил одного откочевщика на землю, и тот лежал долго без памяти»789. Путешествовать по Степи стало опасно для жизни как из-за бандитов, так и из-за эпидемий. Кокен Бельгибаев (Көкен Белгiбаев), переживший голод, вспоминал, как его друг Молдакаш (Молдақаш) надеялся вернуться в аул, чтобы спасти своих родственников, но в конечном счете решил, что добираться до аула будет слишком опасно790.

Некоторые пытались в меру своих сил помочь голодающим. Переживший голод Зейтин Акишев, с которым мы уже встречались в этой главе, вспоминал, как некоторые партийные деятели с огромным риском для себя отправлялись в Степь, находили брошенных детей и привозили их в детские дома791. Семнадцатилетняя Татьяна Невадовская, дочь сосланного в Казахстан профессора Гавриила Невадовского, записала в дневнике, что носила голодающим воду и еду792. Но по мере того как города заполнялись мертвыми и умирающими, многие люди начали черстветь душой. Голодающие казахи стали привычным зрелищем, а их смерти в убогих лачугах или прямо на улицах города уже никого не удивляли. Один чиновник Западно-Сибирского края писал: «Группы казахов представляют собой ужасающий вид. Как отдельный пример сообщаем следующий факт: на ст[анции] Славгород на вокзале в течение трех суток валялся труп умершего казаха, и на это никто не обращал внимания»793. Виктор Серж вспоминал, что в Оренбурге «мимо лежавших на солнцепеке, на пустырях то ли живых, то ли мертвых киргизов [казахов] народ проходил, не глядя: что жалкая, торопливая беднота, что чиновники, военные и их буржуазного вида дамы, короче, те, кого мы называли „8% довольных жизнью“»794.