Голос и ничего больше

…Точно отзываясь на мой рык – из неведомой тьмы под ужасающий шум, какого мне еще не приходилось слышать, выступило семеро собак. <…> это они производят ужасный шум, хотя я не мог взять в толк, как это им удается <…>. В ту пору я еще ничего почти не знал о врожденной творческой музыкальности, свойственной собачьему племени, она до сих пор как-то ускользала от моей мало-помалу развивавшейся наблюдательной способности, тем паче что музыка с младенческих дней окружала меня как нечто само собой разумеющееся и неизбежно, ничем от прочей моей жизни не отделимое, и ничто не понуждало меня выделять ее в качестве особого элемента жизни, <…> тем большее, прямо-таки ошеломительное впечатление произвели на меня эти семеро великих музыкантов[332].

Для начала ситуация сходна с ситуацией с пением Жозефины: музыка вездесуща в жизни собак, это самая очевидная вещь, на которую никто не обращает внимание, и нужны «великие музыканты», чтобы ее выделить, то есть создать разрыв. Но происходит следующий поворот:

Они не декламировали, не пели, они, в общем-то, скорее молчали, в каком-то остервенении стиснув зубы, но каким-то чудом они наполняли пустое пространство музыкой. Все, все в них было музыкой – даже то, как поднимали и опускали они свои лапы, как держали и поворачивали голову, как бежали и как стояли, как выстраивались относительно друг друга, <…> они сплетали из своих простертых по земле тел замысловатейшие фигуры[333].

Откуда исходит музыка? Нет ни речи, ни пения, ни музыкальных инструментов. Она приходит из неоткуда, из воздуха, ex nihilo. Музыка была везде в жизни собак, готовое изделие, но оно лишь было создано из ничего. Мы видели, что проблема Жозефины была в том, чтобы создать ничто из чего-то, creatio ex nihilo наоборот, creatio nullius rei, но здесь еще лучше: их проблема заключается в том, как создать ничто из ничего, зазор из ничего, который окружает предмет готового изделия, сделанный из ничего. Мы сталкиваемся здесь с великим чудом: готовое изделие в виде ничто. Ничто в виде готового изделя олицетворяется голосом, лишенным различимого источника, акусматическим голосом. Речь идет о голосе как чистом отголоске, о котором говорит Лакан в пассаже «Тревоги», рассмотренном нами выше.

Голоса семи собак происходят из абсолютной пустоты, из неоткуда, чистый отголосок без источника, как будто абсолютная инаковость голоса превратилась в музыку, в музыку, которая пропитывает все и каждого, будто голос этого отклика охвачен всеми точками возможного распространения. Отклик голоса функционирует не как эффект издаваемого голоса, но как причина, абсолютная causa sui, при этом причина, которая в этой своей самопричинности охватывает все. Будто абсолютная пустота Другого начинает отражаться сама в себе в присутствии этих великих музыкантов, чье искусство состоит в том, чтобы позволить Другому резонировать для себя самого.

Несчастный молодой пес ошеломлен: