Голос и ничего больше

Мы видим, как смысл, когда он возникает, вместо того чтобы рассеять фантазию, лишь продолжает ее. Это, безусловно, проясняет несколько загадочный лакановский девиз: «On ne comprend que ses fantasmes», «мы понимаем только свои фантазии». Действительно, понимание фатально вовлечено и переплетено с узнаванием, найти снова (wiederfinden, говорит Фрейд) – найти потерянный ключ к разгадке, найти себя – найти то, что мы всегда знали, сводя незнакомое и чужое к хорошо знакомому, знакомому с незапамятных времен. Einleuchten, другой термин Фрейда: быть просветленным, найдя то, что, кажется, было потеряно, найти то, что мы «всегда уже» знали, быть уверенным, что мы видим свет, с ощущением «да, это оно», или, что по сути то же самое, «да, это я» – именно в этом указующий знак, верный признак фантазии. Понять – значит найти себя в фантазии, воссоздать ее рамки, чтобы все больше и больше к ней приспособиться, расширить ее, не рассеивая, не пересекая ее; но пересечение фантазии – точка, откуда должен вести психоанализ. Аналитический процесс был бы тогда противоположностью понимания, рассеиванием понимания. Знание, le savoir, и то, что Лакан называл l’enseignement, обучение, представляют другую крайность фантазии, это проблема конструкции, вопрос матемы[275], букв, которые как раз лишены значения, регулируемы своим собственным автоматизмом и которые в своей буквальности являются проводниками переноса знания. Они вводят в знание то, что уходит от понимания, точку опоры, воплощенную в матеме. Как следствие, адекватное знание в отношении секса – не в его фантазийном понимании – должно быть представлено известными формулами сексуации (sexuation), – мы могли бы понять их как двойника, в другой крайности, этого непостижимого и тревожаще странного шума, которым мы были побеспокоены и который не можем разгадать.

Йазык

Я хотел бы теперь рассмотреть язык с совсем другого угла: голос в образованиях бессознательного, которые, согласно простому элементарному тезису Лакана, – всего лишь образования означающего. Где таким образом могло бы находиться место голоса, учитывая дихотомию, оппозицию между голосом и означающим? Говоря немного грубо и упрощенно, слова в той мере, в которой они служат «сырьевым материалом» для бессознательных процессов, рассматриваются как звуковые объекты. То, что в них имеет значение, это их особенные звучность, отголосок, эхо, созвучия, отражения, контаминации. Мы можем взять самые простые из них, оговорки, и достаточно лишь быстро пробежаться по «Психопатологии обыденной жизни»[276], чтобы оценить «звуковой фон» бессознательного.

Фрейдовскому изучению оговорок, самой важной категории обширного класса парапраксов (слово, изобретенное Стречи для обозначения Fehlleistungen, ошибочных действий), предшествует исследование Р. Мерингера и К. Майера «Описки и очитки» («Versprechen und Verlesen», 1895). Два автора составляют приблизительную классификацию оговорок и распределяют их по основным пяти категориям: перемещения, предвосхищения, или антиципации, постпозиции, или отзвуки, контаминации и замещения. Все эти категории являются всего лишь уточнениями простого факта: внешнего подобия звука, факта омонимии. Слова, весьма условно, звучат похоже, в большей или меньшей степени, что делает их предрасположенными к контаминации, их взаимный звуковой контакт может их изменить, исказить, как сохранением, инерцией некоторых звуков, их импульсом, который влияет на то, что следует затем, или же предвосхищением некоторых звуков, которые влияют на те, что им предшествуют, или при помощи различных видов замещений. В этой контаминации рождается новое образование – оговорка, которая может звучать как бессмыслица, но приводит к возникновению другого смысла.

Возьмем два примера из сотен, пациентка говорит: «Одно нужно за ними признать: это все-таки необычные люди: sie haben alle Geiz <у них у всех скупость>… Я хотела сказать: Geist <дух, ум>»[277]. Чтобы объяснить эту на вид невинную игру слов, можно было бы написать целую книгу[278], соединение звуков устанавливает связь между духом и скупостью, все заключено в этой игре слов. Второй пример: «Es war mir auf der Schwest… Brust so schwer» <Мне было на сердце (дословно: на груди) так тяжело, но вместо Brust – грудь вначале было сказано Schwest…>[279]. Вы могли бы подумать, что последнее услышанное слово было просто подвергнуто влиянию предшествующего слова, но Фрейд тут же отмечает связь между Bruder und Schwester, братом и сестрой, и предполагает причастность ассоциации die Brust der Schwester, грудь сестры, и возможную фантазию, которая за ней скрывается, для которой случайная встреча звуков дала возможность проявить себя.