Голос Незримого. Том 1

Любимейшие дни в году, – пасхальные,
Аллеей в легкой, липкой зеленце
Меня ведут в поля воспоминальные —
В раздумье светлое и странно-беспечальное
О в юности утраченном отце.

Сплелись ли дни те – строй их, песнопения —

Во мне столь тесно с полным жизни им
И с ним же, принятым землей весеннею?..
Иль жала нет и впрямь у смерти в Воскресение?..
Но всё умершее встает живым.

………………………………….

Конец Страстной. Прибрали всюду, вымыли…

Что ж! От корзин вносимых мил и хлам! —
Колбасы розовые в них, и примулы,
И палевый кальвиль, и сыр… Да исчислимо ли,
Что шлет из лавок он, всё выбрав сам?!

Он – папа иль, как Маша молвит, «барин наш».

Что суроват, но любящ. Кем – горжусь! —
Так росл, красив! А мог бы быть состарен уж…
Всегда – в делах, счетах… Из Пушкина и Байрона ж
Порой читает главы наизусть!..

Великая Суббота. Необычного

Затишья-чаянья исполнен дом.
Дух лакфиоли бархатно-коричневой,
Ванили сладостной, летучей и отличного
Бриллиантина, что уж нам знаком.

Нам – мне и брату. Мы, засев в столовую,

Тряпицей масляной наводим лоск —
Взволнованные, завитоголовые —
На яйца радужно-рябые и пунцовые,
В окне ж горит вечерней выси воск…

А в кабинете, где, как бронза плавяся,

Лампадный свет на переплеты лег,
Баритональный голос, так нам нравяся,
Поет прочувствованно «Славно бо прославися»
Иль с сдержанным подъемом «С нами Бог».

Блеснет там ус приглаженный каштановый,

Рукав сорочки лосной белизны,
Смягченный очерк профиля чеканного, —
И праздничностью той, отцовской, вдвое, заново
Сердца ребячьи наши пронзены!..

Потом – в ночи, лазоревой божественно,

Дорога в храм, где мы из года в год
Встречаем Праздник с бабушкой семейственно,
И с крестным ходом он, отец, неся торжественно
Евангелье тяжелое, идет.

Мы ж остаемся. Сумрак… Трепет внутренний…

И вдруг – «Христос Воскресе!» вдалеке…
Светлынь!.. Толпа… И лёт веселой утрени…
И вот, христосуясь, уж трижды льнешь к напудренной,
Атласно-выбритой родной щеке.

Вновь – путь, лазурь и силуэты сказочных,

Теперь иллюминованных церквей,
И розговенье в розанах, столь красочных
Над тонкой кремовостью пирамидок пасочных
И пухлой смуглотою куличей.

Как нежны ломти снежные, шафранные,

Что папа режет! Да и сам он тож…
Лицо такое ласковое… странное…
Ах, дремлется!.. Пойду… Ведь завтра встану рано я!
И, перекрещенная им, уснешь…

Но встанешь поздно. Только с братом выйдем мы,

Неся подарок (Музы общей плод) —
Лист в детском почерке, с Х.В. и видами, —
И, взяв, одобривши, отец спешит уж, видимо,
С визитами. Его извозчик ждет.

От черни ль фрака, превосходно сшитого,

От груди ль мраморной – сияющ он!
Укатит… И весь день Москва кружит его.
Лишь в предзакатный час, апрельски-хризолитовый,
Вернется – в духе, свеж и возбужден.

Тогда нам четверым (все гости схлынули)

В гостиной, где царит уют и цвет
Козеток дедовских – цвет мальв, малины ли, —
А пальмы мамины павлинью сень раскинули, —
Такой уж праздник, что светлее нет!

Над рюмками зелеными рейнвейнными

Сигары ароматной веет дым, —
И, зачарованно-благоговейными,
Внимаем без конца крылатым песням Гейне мы
Иль Грибоедова словам литым.

Забуду ль шелк тот родовой малиновый,

Игру фамильно-смуглого лица,
Искристость чувств и взгляда соколиного? —
Всю прелесть бытия, насыщенно-единого,
Что мне являлось в личности отца?..

Весной же, но солгавшею, – русалочьей, —

На кладбище, где светлых веток фон
Мрачили трауры и гнезда галочьи,
Где пребывала смерть, таинственное жало чье
Его коснулось, – был он погребен.

И каждый год там в этот день бывали мы,

И рдели три яичка каждый раз
С холма под вешней зелени вуалями,
И песнь пасхальная о жизни, злом не жалимой,
Над ним, жизнелюбивейшим, неслась!

……………………………………………………

Приду ли вновь почтить твой прах?.. Не ведаю.

Так пусть хоть памятью вот этих строк
Порадую твой дух, как те поэты, я,
Что встарь влекли тебя… за кем я ныне следую…
Чью искру ты, отец, во мне зажег!

1929

София