Голос одиночества

Он подошел к книжной полке. Вот уже два часа, как они расстались с Полом, не сказав ни слова на прощание, а Да Лун все еще не мог найти себе места. Голова гудела как барабан. Он сел за письменный стол. Срочно нужно было с кем‑нибудь переговорить, посоветоваться. Минь Фан для этой цели не подходила, и он достал с полки старое, потрепанное издание «И‑Цзин. Книга Перемен». Когда‑то они с Минь Фан нередко листали эту книгу. Они находили в ней утешение, какое доставляет верующим разных конфессий чтение духовной литературы. Со страниц «И‑Цзин» с ними говорили те, чья мудрость пережила тысячелетия. На их помощь можно было рассчитывать, сколь бы трудными ни казались жизненные обстоятельства.

Да Лун взял книгу, присел на кровать жены, посмотрел оглавление и выбрал гексаграмму 36.

МИН‑И. ЗАТМЕНИЕ СВЕТА.

«Во времена тьмы следует проявлять осторожность и сдержанность. Не стоит совершать необдуманных поступков, дабы не навлечь на себя внимание могущественного врага». Да Лун опустил книгу. Неужели Минь Фан действительно повернула голову или ему это только почудилось? Вдруг она хочет что‑то ему сказать?

– Минь Фан? – Да Лун посмотрел на жену.

Он чувствовал, как напряглись под одеялом ее окоченевшие руки. Рот приоткрылся. Да Лун наклонился, пытаясь поймать взгляд темно‑карих глаз. Потом медленно повернул голову. Все напрасно – Минь Фан по‑прежнему глядела мимо него, в пустоту.

– Минь Фан, – тихо позвал Да Лун, – ты меня слышишь?

Мой дорогой Да Лун! У меня не получится повернуть голову. Сдвинуть ее с места на ширину пальца – вот все, на что достанет моих сил. Если бы я только могла заглянуть тебе в глаза, хотя бы разок… Но я слышу каждое твое слово. Они прекрасно понимают, что творят, они всегда это понимали. И это они заставляют нас делать то, чего нам делать не следует, и мы опускаемся до их уровня и предаем самих себя. Если бы я знала, как вырваться из этого заколдованного круга! Если бы только могла сама положить конец собственным страданиям! Но без твоей помощи у меня ничего не получится. Как же мне донести это до тебя? Если бы ты только догадался взять мою руку и вложить в нее карандаш… А может, мне напеть тебе это на ухо? Промурлыкать, как кошка? Но нет, ничего не получится. Я заперта, я пленница своего тела. Как все безнадежно! Но если я больше не я, какой смысл тебе предъявлять кому‑то обвинения? Если я больше не я, ты спокойно мог бы уехать в Шанхай, к Инь‑Инь. Если я больше не я…

Нет, она не сдвинулась с места. Должно быть, Да Лун обманулся. Он еще раз перечитал комментарий к гексаграмме. «Во времена тьмы следует проявлять осторожность и сдержанность». Что проку в этом совете? Или Да Лун привлекает к себе внимание могущественного врага? Что же это за могущественный враг? На что намекают китайские мудрецы? Может, они хотят, чтобы Да Лун во всеуслышание признался, что жена сама виновата в том, что с ней произошло? Но это наглость, требовать такое. Это низость, неслыханная подлость. Все восставало в нем против одной этой мысли. Да Лун просто не может написать такое Инь‑Инь, при всем своем желании. Кроме того, он сомневался, что они приведут в исполнение свою угрозу. Противник загнал его в угол, как это бывает при игре в го. Его белые камушки взяты в кольцо, прорыв невозможен, с какой стороны доски ни рассматривай позицию.