Голос пойманной птицы

К тому времени, как мы приехали в Абадан, пожар бушевал несколько месяцев. Огонь на нефтяных скважинах потушить очень трудно, его не удалось побороть ни в мае, ни в июне, он распространялся по всей округе. В скважинах вместо нефти теперь была вода из Каруна, но пламя не угасало: горела даже вода. Поговаривали, что рабочие то и дело теряли сознание от ядовитых газов. Иностранцы из города перебрались к заливу, а вслед за ними и все иранцы, у кого оставались хоть какие-то средства. Город замер, тысячи рабочих слонялись без дела, и ходили слухи, что если пожар не потушат в ближайшее время, то беспорядков не миновать.

В конце июня из Хьюстона вызвали Майрона Кинли[41], признанного во всем мире авторитетного специалиста в тушении пожаров на нефтяных скважинах. Кинли был коренастый, в шрамах, заработанных за те долгие годы, что занимался своим делом, и вдобавок хромал. Он тотчас откликнулся на призыв и вылетел в Иран: от Техаса до Абадана было без малого тринадцать тысяч километров.

Стоял июль. За месяц в Абадане Майрону Кинли с подручными так и не удалось погасить огонь. А сейчас ему нужно было решить, что делать со мной.

– Уберите ее отсюда к черту, – велел он по-английски, завидев меня. Кинли указывал на меня, но обращался к Гольшири. Я сперва приняла Кинли за одного из рабочих, но, приблизившись, разглядела, что глаза у него голубые. Он был в каске, лицо и руки покрывала сажа.

Гольшири подошел к Кинли, ответил ему, тоже по-английски (я с трудом понимала их разговор):

– Как вам известно, мистер Кинли, власти разрешили нам снимать пожар. Эта женщина из моей группы, и я настаиваю на том, чтобы она осталась с нами.

– Послушайте, мистер…

– Гольшири.

– Мистер Гольшири, – по-техасски протяжно повторил Кинли. – У меня тут работают сто человек. – Он вытер лоб тыльной стороной ладони и сплюнул в песок. – Трое уже погибли, пытаясь потушить пожар, и я считаю, нам еще повезло. Да, повезло. Мне безразлично, кто вам чего разрешил, но я не возьму на себя ответственность за жизнь этой женщины, так что уберите ее отсюда – или никаких съемок.

Так я очутилась в палаточном лагере по другую сторону нефтяных скважин. Гольшири сказал, что там одни женщины, и я решила осмотреться.

Кипенно-белые палатки чуть парусили на ветру. Приблизившись, я заметила фигуры в чадрах. Явись я с непокрытой головой, со мной даже разговаривать не стали бы, поэтому я сняла шарф, расправила и повязала на голову. Женщины в лагере были в малиновых платьях и малиновых чадрах. Смуглые (арабская кровь), с густо подведенными сурьмой глазами и татуировками на руках. Я сперва держалась поодаль, но пить хотелось ужасно, а воды у меня с собой не было. Одна из женщин стояла возле костра и, несмотря на жару, готовила в железном котле пищу. Я наблюдала за ней, не зная, как подойти, но тут женщина положила половник и сама направилась ко мне.

– Что вы хотели, ханум?

Она, как и остальные, была смуглая, черноглазая. Под ее красной чадрой, почти касавшейся земли, круглился живот. Женщина была очень красивая: лицо сердечком, ямочки на щеках. Больше всего меня поразили ее бусы. Издалека казалось, будто они из серебряных монет, но, когда она приблизилась, я разглядела, что они сделаны из крышечек от кока-колы.

– Прошу прощения, но я приехала из Тегерана…

Женщина округлила глаза, цокнула языком.

– Из Тегерана!

– Да.

К нам подошла еще одна женщина, постарше, с таким же лицом сердечком и насурьмленными глазами. Внешнее сходство и привычный жест, каким старшая положила руку на плечо младшей, подсказали мне, что передо мною мать и дочь.

– Мы приехали снимать фильм о пожаре, – поприветствовав старшую, пояснила я.

Если она и удивилась, то ничем этого не выдала. Женщина долго молчала, я уже отчаялась услышать ответ, но наконец она спросила:

– Зачем?

Вопрос меня озадачил. Я не сомневалась в том, что происходящее в Абадане нужно запечатлеть, но женщина явно была умна: от такой общими фразами не отделаешься.

– Чтобы показать, как вы от него пострадали, – нашлась я.

Женщина, помявшись, знаком пригласила меня в палатку.

Я зашла, сняла с шеи фотоаппарат и уселась на полинялый истертый ковер. В палатке были еще три женщины: они уставились на меня со спокойным любопытством. Одна из них встала, приготовила чай, положила в него чересчур много сахару и подала мне в медной кружечке. Сперва я с трудом понимала, о чем беседуют женщины: их диалект был мне незнаком. Я больше слушала, чем говорила, и, видимо, этим расположила их к себе: мало-помалу они принялись расспрашивать меня о том о сем.

– Где ваш муж? – поинтересовалась одна.

Я махнула рукой, мол, там, а где именно, понимайте как хотите: то ли с остальными мужчинами на пожаре, то ли вообще на другом континенте.

– С едой здесь трудно? – уточнила я, не дожидаясь новых вопросов.

– Да, – потупясь, ответила женщина помоложе, – и с водой.