Голос пойманной птицы

Потом пришел Мохаммед Мосаддык. Премьер-министр Ирана казался хмурым, точно его возмущало все, что творится вокруг: насколько известно, так и было. Он с юных лет был одержим идеей о независимости Ирана. Со временем эта идея переросла в убеждение, что иранская нефть должна принадлежать Ирану. Политики в Лондоне и Вашингтоне называли его «безумцем», на что он хладнокровно отвечал: «Иранская нефть принадлежит Ирану».

Какое-то время так и было, но в 1953-м случился переворот, Мосаддыка сместили, к власти привели шаха, и Англия с Америкой ужесточили контроль над иранской нефтью. В 1950-х не было ничего важнее нефти. Кто и о чем бы ни говорил, все неизменно сворачивали на нефть: как ее добывают, кому позволено ее экспортировать и продавать, что будет, если однажды Иран все же получит в свое распоряжение скважины (а следовательно, и прибыль от торговли нефтью). Махинации, преступления и в первую очередь жадность: злоупотребления не знали меры, пока в 1958 году сама земля не ответила людям пожаром.

* * *

Поезд катил на юг, паровоз пыхтел по рельсам, оставляя за собой две железные борозды; вдалеке маячили темные очертания гор Загрос. В моем купе пахло кожей и камфарой; слышно было, как стучат колеса. На мне были брюки цвета хаки, просторная хлопчатобумажная блуза, купленная специально для этой поездки, на ногах – мягкие парусиновые сандалии на веревочной подошве. В сумке лежал новый блокнот, фотоаппарат Лейлы и несколько катушек пленки. Усевшись на полку и раздернув занавеску, я стала смотреть на долину за окном. Через полчаса после того, как мы выехали из Тегерана, показалась Соляная пустыня[39], окаймленная горами Загрос; вдали белел пик Демавенда. Это все, что осталось от древнего моря, некогда покрывавшего всю территорию Ирана. Далее я увидела голубые купола минаретов мавзолея Фатимы[40] и ютившиеся меж холмов заброшенные деревни. Потом остались только камни, песок и небо.

Путешествие выдалось долгим. Я засыпала, просыпалась, читала книгу, писала заметки, гадая, чем занимаются остальные. Мы ехали вшестером. Гольшири намеревался осмотреть натуру, поэтому в большой съемочной группе не было нужды: только он, его брат Шахрам, оператор, два ассистента да я. Мне, как единственной женщине, отвели отдельное купе; мои спутники заняли два купе в другом вагоне. К Гольшири я питала противоречивые чувства: любопытство мешалось во мне с недоумением и досадой. Мне говорили, он собирает съемочную группу непосредственно перед съемкой, убедившись, что сюжет того стоит. Впоследствии оказалось, что он ехал в Абадан, уже зная: там его ждет сюжет – важный сюжет, связанный с еще более важными сюжетами. Я согласилась поехать с ним, толком не понимая, что от меня потребуется, однако мне нужно было многое доказать – не только другим (поскольку я была единственной женщиной), но и себе, моему закрытому прошлому, жизни, которую я оставила позади.

На следующий день мы приехали в Хорремшехр. Я вышла из вокзала, прикрыла глаза рукой от яркого солнца и огляделась. Белое вспухшее солнце. Восемь утра, но зной уже обжигает, по спине течет пот.

Шофера мое присутствие явно смутило. Женщина в компании мужчин? Без чадры и обручального кольца? Он вытаращился на меня, раскрыв рот, но Гольшири открыл переднюю пассажирскую дверь, жестом предложил мне сесть и вручил мою сумку, которую я поставила в ногах. Кожаные сиденья раскалились от утреннего солнца – а может, не успели остыть со вчерашнего дня.

В молчании мы тронулись в путь: я впереди, Гольшири с двумя ассистентами сзади. Шахрам с оператором ехали в другой машине. Абадан располагался на узком илистом берегу реки на юго-западной окраине Ирана, возле самой границы с Ираком. В нескольких километрах от железнодорожного вокзала росла пальмовая роща; на подъезде к городу я увидела вдалеке трубы и пламя.

Перевалив через рельсы, мы очутились на ровной мощеной дороге, по которой доехали до улицы, застроенной белыми домишками, в точности похожими друг на друга. У всех на подоконниках стояли ящики для цветов – правда, цветов в них не было; окна были забраны ставнями. Тихие улочки были пустынны, лишь раз-другой мимо проехала машина – шофер да темный силуэт пассажира на заднем сиденье.

Мы катили вперед, мимо домиков с закрытыми ставнями. Пыльные улочки сменились мощеными тенистыми бульварами с рядами пальм. Показалась табличка на английском с названием какого-то загородного клуба, и за деревянным знаком «Поместье Хартфордшир» мы свернули на частную дорожку.

– Там киностудия, – сказал один из ассистентов.

Издалека все казалось красивым: несколько лепившихся друг к другу домов с верандами, сад и теннисные корты. Когда мы подъехали ближе, я заметила, что бассейн пуст, плитка растрескалась, газон – в земляных проплешинах, а трава желтая и сухая, как солома.