Голоса

— Освободившись от вещей, мы задумались, с чего лучше начать в городе, название которого так забавно совпадает с моей фамилией, — говорил историк. — Кстати, иные русские фамилии вроде Ростовы, Смоленские и так далее — указание на принадлежность их носителей к древнему роду, родоначальники которого некогда были князьями в соответствующих городах. Думаю, правда, не в моём случае, да и столицей отдельного княжества Могилёв, насколько знаю, никогда не был… Я пояснил своим студентам, что никакой строго научной цели перед командировкой мы не ставим. Будет достаточно с нас, если мы выполним программу-минимум: два музея в субботу и два-три в воскресенье. Работа в архивах, увы, отпадала. Ещё утром прошлого дня я попробовал уяснить себе, что именно можно поискать в могилёвских архивах — их несколько, — и с этой целью написал пару электронных писем, позвонил по нескольким телефонным номерам, указанным на официальных сайтах… Без успеха, и на письма мне тоже не ответили. Да и неужели получилось бы мне, постороннему человеку, в провинциальном архиве наткнуться на некую сенсацию, просмотренную прошлыми поколениями внимательных исследователей? Чудеса в современной историографии слишком редки, чтобы всерьёз на них надеяться.

Что ж, мы взяли такси (пешком выходило долго) и для начала отправились на Буйничское поле — мемориал под открытым небом на месте ожесточённых сражений Красной Армии и Вермахта в сорок первом году. Ещё раньше, в первую Отечественную, то есть в войну тысяча восемьсот двенадцатого года, здесь состоялась схватка корпуса Николая Раевского с французами. Три полукруглых арки входа, в центре — часовня из красного кирпича, восьмиугольная в плане, строгой запоминающейся формы. Нашего «Гучкова» восхитили орудия под открытым небом и особенно трофейный танк с балочным крестом на башне, достаточно небольшой по меркам современной техники. И то: «тридцатьчетвёрку» почти каждый видел, а немецкие танки в русских музеях — редкое явление. Марк тут же полез на это изделие гитлеровской промышленности с просьбой его сфотографировать. Просьбу мы уважили, конечно, но Борис и Марта его восторга не разделили: они здесь ходили тихие, сдержанные, осторожные. Не знаю, что именно их впечатлило: число ли погибших на табличке на стене часовни — больше восьмидесяти двух тысяч, — или общая атмосфера этого поля, так обильно политого кровью русского человека. Впечатлило и меня, а ведь я профессиональный историк! Моё восприятие таких мемориалов должно бы притупиться. Нет же, не притупляется — а наша суетливая современность с обзорной площадки при той часовне, напротив, кажется невероятно мелкой. И столь же ничтожными — разговоры о ненужности сопротивления злу насилием в духе Льва Николаевича. Толстого при этом я очень люблю, даже преклоняюсь перед ним — но только, простите, не в его качестве религиозного философа.

Дойдя до Симоновского камня — прах Константина Симонова был по его желанию развеян здесь, — девушка положила ладонь на поверхность валуна и стояла, закрыв глаза, верную минуту. Не могу сказать, почему именно тут: может быть, ей просто хотелось остановиться, подумать, почувствовать место. «У неё ведь особое, одухотворённое лицо, — подумал я тогда. — Уже совсем взрослое. Да, простоватое, как у многих русских людей, как и у меня, пожалуй, но когда оно подсвечивается изнутри неким чувством или мыслью, то насколько выразительным, даже красивым становится! Вот как сейчас, например… Эх, Алёша, хороший мой мальчик, что ж ты, правда, оказался простофилей? Или ещё не всё для тебя потеряно?»

[10]

— После Буйничского поля вроде бы сам Бог велел нам идти в этнодеревню, или в «Белорусскую деревню XIX века», как она официально называется, — продолжал Могилёв. — Музей — не музей, скорее, новодел, в котором воссоздан старый белорусский быт и, в отдельных избушках, некоторые ремёсла: гончарное, кузнечное и так далее. Этнодеревня — всего в паре сотен метров от военного мемориала, и мы уже почти направились туда, когда вдруг сообразили посмотреть в Сети часы работы. Увы: комплекс открывался только с одиннадцати утра!

Что ж, нам не оставалось ничего другого, кроме как поискать адреса работающих с раннего утра кафе или столовых. Одно из них мы в итоге и нашли — где-то на проспекте Мира. Работало оно аж с семи, а на часах была, к счастью, половина восьмого.

В начале девятого мы уже входили в кафе, где смогли наконец позавтракать. А после отправились на пешую прогулку по центру города. Сфотографировались у знаменитого Звездочёта — то есть по могилёвским меркам знаменитого. Прошлись по «пешеходной» Ленинской улице. Магазины только-только начинали открываться, и мы заходили в любой, который убирал табличку «Закрыто» с двери или поднимал рольставни: чем-то ведь нужно было занять себя до десяти! (В десять начинал работать первый музей: исторический, остальные — на час позже.)