Голоса

«Мне это очень не нравится! — прошептала она. — Мне отчего-то очень тревожно. Знаешь, что нам нужно сделать? Отключить свои телефоны и уходить отсюда, прямо сейчас!»

«Господи, Марфа, какой вздор, — только и нашёлся я с ответом. — Зачем, почему?»

«Потому что у меня предчувствие…»

Я задумался. Наше бегство будет, конечно, безосновательным и невероятно глупым, но… может быть, довериться ей в этот раз? «Доверишься раз — всю жизнь так и будешь подчиняться её причудам и нелепым страхам!» — возразил внутренний голос. Ответить внутреннему голосу, то есть попросту взвесить основательность этой мысли, я не успел.

[25]

— Дверь снова пошла вбок. Борис и Марк вернулись, — продолжал Андрей Михайлович.

«Что-то быстро вы из ресторана — или закрыт?» — улыбнулся я.

«Даже не ходили, — отрубил Марк. — У нас разговор к вам, ваше величество. Может быть, вы сможете нам помочь».

Надо же: целое «величество»! — подумал я. На такое титулование он никогда прежде не расщедривался, «царь-надёжа» — это уж в лучшем случае.

Мои студенты сели: Кошт — прямо напротив, у окна, Герш — наискось от меня.

Марк тяжело вздохнул и объявил, что, как они ни хотели, как ни откладывали, приходится им со мной кое-чем поделиться.

И начал свой рассказ, который ради экономии времени передам в третьем лице. Замечу, кстати, что мой студент был ясен, точен, почти немногословен.

Марк рассказал, что утром субботы временно исполняющая обязанности завкафедрой вызвала через мою аспирантку на кафедру отечественной истории всю группу сто сорок один, всю, то есть, оставшуюся часть этой группы.

На кафедре, пригласив студентов в кабинет начальника и заперев дверь, она предъявила моим юным коллегам ультиматум, верней, целых два ультимативных требования, не связанных друг с другом и друг другом никак не обусловленных.

Первым требованием было вот какое. Могилёв — то есть ваш покорный — должен передать руководство проектом одной из своих коллег. Скажем, Дарье Николаевне Синицыной, молодой и несколько невзрачной женщине, протеже Сувориной и бывшей её дипломнице, которая, видимо, оставалась благодарна своему некогда научному руководителю и, в любом случае, едва ли бы «вышла из послушания».

Отказ от этого требования, пояснила Ангелина Марковна, приведёт к тому, что защита дипломов в формате творческих работ будет всей группой провалена, а подготовить обычный диплом они за оставшееся время вряд ли успеют. Могут, конечно, попробовать, кто же им мешает? Да, «неудовлетворительно» за выпускную квалификационную работу — это исключительный случай, но именно здесь, именно с ними, именно в отношении их безалаберного руководителя она готова идти до конца. Коллеги её поддержат. И да, лишь изъятие проекта из рук «методологического анархиста», хотя, признаться, и несколько поздно это делать, ещё может спасти сборник — от осмеяния на общероссийском уровне, а кафедру отечественной истории — от позора. Итак, вовсе не о себе она заботится, а им, будущим историкам, стыдно приписывать ей, педагогу с огромным стажем, эгоистические, корыстные и иные пошлые мотивы!

Второе требование оказалось ещё лаконичней: я должен написать заявление об увольнении по собственному желанию с открытой датой. Она, Суворина, ещё подумает, когда дать ход моему заявлению и стóит ли это делать вообще. Но, безусловно, сохранит в надёжном месте. Я слишком неуправляем, кто бы что ни говорил обо всех моих педагогических или научных талантах (которые, правда, тоже сомнительны). Какой же руководитель потерпит настолько хаотический элемент?

Невыполнение этого требования с моей стороны приведёт к отчислению Анастасии Николаевны Вишневской из аспирантуры. Какая здесь связь? Самая прямая! «Могилёвщины» на кафедре стало слишком много. Не только я сам осмеливаюсь являться на работу в своих вызывающих белогвардейских эполетах, дерзаю учить жизни своих пожилых коллег, но ещё и мои воспитанницы, мои, с позволения сказать, научные выкормыши ходят с полуобнажённой грудью, расстёгивают пуговицы на блузке по щелчку моих пальцев, ведут себя так, как молодым учёным просто постыдно себя вести! Это пора прекращать! В конце концов, они ведь тоже как будто не испытывают к моей аспирантке очень уж тёплых чувств, или она ошибается?

Что ж, закончила Суворина, даже и улыбаясь: её условия обозначены. Выбор — за ними, верней, за руководителем проекта, а ему неплохо бы и прислушаться к «юным коллегам», которых он так усердно обхаживает, своих настоящих коллег списав в утиль. Никакого насилия, никакого принуждения!

[26]

— Группа, по словам Марка, хотела послать мою временную начальницу по матушке сразу, не откладывая в долгий ящик, — вспоминал Могилёв. — Но слово на правах старшего взял Иван. Иван удержал общее негодование и объявил, что, безусловно, лаборатория услышала и поняла оба предложения. Они будут обсуждены, а те или иные решения — приняты в ближайшие дни.