Голоса

Алёша в этом расколе, кажется, присоединился к меньшинству, которое не хотело «видеть, слышать и знать». По крайней мере, поясняла Лиза, радостно хотя бы то, что сегодня поздно вечером он наконец нашёлся, включил телефон. Алёша был за городом, где-то на полпути между нашим областным центром и другим городом области, некогда славной и упомянутой в домонгольских летописях столицей отдельного княжества, а теперь райцентром, уснувшим провинциальной дрёмой. До самого древнего города с его монастырями юноша, однако, не доехал, хотя обронил в телефонном разговоре, что в один из монастырей как раз и собирается, а, выйдя из электрички, решил ночевать в лесу, в палатке. Если взял с собой палатку, значит, захотел так ещё раньше? (Он же совсем неспортивный мальчик, обеспокоился я, куда ему ночевать в палатке! Он ведь и костёр, пожалуй, развести не сумеет, а в апреле и ночи холодные…) Его душа, как остроумно пояснила мой корреспондент, позаимствовав выражение у одного современного писателя, остро просила кислорода. Вот новая напасть! В связи с чем, интересно? У меня в голове сразу выстроилась цепочка, возможно, ошибочная: после разговора с «наштаверхом» моя аспирантка звонит отцу Нектарию в качестве духовника (не будущее ли обручение с Иваном обсудить, интересно?!) и пробалтывается ему о том, что Марта заселилась со мной в один номер. После этого Алёшиной душе и понадобился воздух! Какой хаос, какое безобразие! (И как неловко, как жгуче стыдно…) Нет, нельзя оставлять большой проект на чужое попечение.

Не позвонить ли мне Алексею напрямую? — размышлял я. Вот прямо в его палатку, которую он, наверное, уже успел поставить? Но я не собрался с духом. Да и что бы я ему сказал?

[23]

— Поезд из Могилёва прибыл в Москву около половины седьмого утра понедельника, — повествовал Андрей Михайлович. — На календаре было двадцать первое апреля. Поезд из Москвы до нашего города отходил в начале одиннадцатого утра и прибывал в третьем часу пополудни.

Я, отчасти в шутку, предложил пройти расстояние между Белорусским и «нашим» вокзалом пешком: это заняло бы у нас не больше полутора часов, а сидеть на вокзале в ожидании поезда, как всем известно, — бесконечно тоскливое занятие. Марта согласилась сразу. Борис вопросительно посмотрел Марка, тот — на Бориса.

«Мы, с вашего позволения, поедем на метро, — сообщил Герш. Находились за два дня».

«Спасибо», — сложила Марта одними губами.

Кошт проявил исключительную и обычно несвойственную ему любезность, взяв у девушки чемодан. И то, идти с чемоданом девяносто минут несподручно.

Пешая прогулка продлилась все два часа. Мы, сказать правду, никуда не спешили. На последнем отрезке пути до вокзала, с которого отходил поезд до нашего города, Марта [снова][147] взяла меня за руку. Мне кажется, за эти два часа я смирился с поворотом своей судьбы окончательно. И что значит «смирился»? Смиряются с чем-то дурным. Ни у кого не повернулся бы язык назвать эту девушку чем-то огорчительным. Неожиданным, незаслуженным — это да. Да вот ещё: как теперь посмотреть в глаза Цесаревичу?

Впрочем, придётся ли ещё смотреть ему в глаза? Как многое осталось от лаборатории? Не обнаружим ли мы, вернувшись, что и творческая группа, и сам проект, говоря образно, лежат в руинах?

[24]

— Напомню, что последний отрезок пути мы ехали в купе, так как все плацкартные билеты ещё на прошлой недели оказались проданы, — рассказывал Могилёв.

Первая половина пути прошла без приключений. Марта, сидящая справа от меня на одной со мной полке, вязала: совершенно естественное женское занятие, то есть естественное для позапрошлого века, конечно. Я рассматривал фотографии из Музея Масленникова и пытался вдохновиться хоть одной, чтобы написать по её мотивам некое художественно-историческое эссе и таким образом сделать хоть крохотный вклад в общий сборник. Вот, к примеру: одно из полотен напоминало своей пестротой, многофигурностью и тревожностью «Бесов» Достоевского (к сожалению, табличка с именем автора не вошла в снимок, а отдельно сфотографировать я её забыл). Человек с руками, сложенными на груди, и страдальческим лицом, медсестра в белом халате, ладонь внутри головы, рыжая дама в алом платье с глубоким декольте, на заднем плане — оружие, полусвёрнутое красное знамя с непонятной символикой, зловещее солнечное затмение в фиолетовом небе… Связать ли «Бесов» с революцией семнадцатого года? Но уж сколько раз связывали до меня, и указание на такую связь стало общим местом! В общем, эссе не шло… Борис и Марк, сидевшие напротив нас, переписывались с кем-то, установив свои телефоны на беззвучный режим. После получения одного сообщения Марк как-то особо поугрюмел. Молча показал его Гершу на экране своего телефона. Не сговариваясь, оба встали, чтобы выйти.

«Куда вы?» — даже слегка испугался я.

«В вагон-ресторан», — лаконично пояснил Кошт.

На часах, действительно, было за полдень, но… вагон-ресторан? Не проще ли купить у проводника вагона чаю да пачку печенья, чем переплачивать втридорога? Их дело, конечно…

Марта проводила взглядом закрывшуюся дверь и обернулась ко мне.