Голоса

«Пока не стóит», — осторожно откликнулся я.

«Хорошо! — на другом конце провода еле слышно вздохнули. — И ты, конечно, хотел бы, чтобы я выяснила у Ивана, кто ему проболтался? Я попробую…»

В это время на улицу вышел Марк — покурить — и кивнул мне. Я поблагодарил девушку и поспешил закончить наш немного странный разговор. Как искренне и бескорыстно она принимала во мне участие! Не только во мне: в Матильде в первую очередь. Элла будто забавлялась мыслью о том, что сейчас, через сто лет, можно попробовать переписать ту не вполне удачную историю. Действительно ли неудачную? — вот в чём вопрос! И необходимо ли её переписывать? А может быть, и следует? Для последнего нашего государя совершенно немыслима была другая жена, кроме Насти… то есть, тьфу ты, кроме Александры Фёдоровны! Но я ведь не монарх, верней, моё микроскопическое «царствование» кончится через несколько дней, и я превращусь в сугубо частное лицо. С Настей прощаться совсем не хотелось, и её «Господи мой боже!» в берёзовой роще отозвалось во мне очень глубоко. Но ведь за этим «Господи мой боже!» ничего и не последовало? Верней, последовала одна короткая телеграмма о том, что она «ужасно скучает» и не знает, готова ли подписаться под своим письмом о жаворонке и соловье прямо сейчас. Миленькая, так пора бы уже знать! События иногда развиваются быстрей, чем мы хотим…

А было ли мне дело до того, кто именно «сдал» меня Ивану? Один из живущих в двенадцатом номере, не иначе. Что ж, зная, кто из них недостаточно надёжен, я смогу опереться на второго. Или не смогу. Я запаздывал, оказывался не вровень чему-то, происходящему вдали от меня, о чём даже не имел ясного представления. Вот и Николая Александровича в последние дни февраля семнадцатого наверняка посещало то же самое неприятное чувство…

Мы договорились с Марком, что все вчетвером встретимся в кафе за завтраком в десять утра.

[20]

— Мы так и сделали, — вспоминал Могилёв. — При гостинице действительно было не то кафе, не то столовая. На «завтрак для постояльцев» мы уже опоздали, но завтрака мы, признаться, и не заказывали, а купить что угодно за отдельную плату нам никто не возбранял. Заняв столик на четверых, мы изредка перебрасывались малозначащими фразами, а больше даже молчали: нам, почти всем, было неловко (всем — по разным причинам). Одна Марта спокойно ела свой кулич, воспользовшись для его разрезания складным ножом белоруса, который тот ей любезно предложил (местные туповатые ножи никуда не годились).

Борис решил разрушить эту неловкость и плюхнул в общий разговор своё:

«Знаете, ваше величество, вчера её высочество энергично пробовали от меня узнать, в каком именно составе мы расселились по нашим номерам!»

«Хм! — хмыкнул Марк. — И от меня тоже».

«И что вы ей ответили?» — спросил я озадаченно.

«Я? — уточнил Кошт. — Ничего. Я, вашбродь, в чужую жизнь без спросу не лезу».

«А я, — пояснил Герш, — попытался дозвониться отцу Нектарию. Но не вышло! Тогда написал её высочеству небольшое письмецо, что она совсем зря беспокоится: Андрей Михайлович — человек исключительно порядочный, так что совершенно немыслимо представить ничего такого… Напрямую, правда, на её вопрос не ответил».

Марта положила нож.

«Ах, как жаль! — произнесла она, как мне показалось, с юмором. — Надо было ответить и сказать правду».

Кошт откинулся на спинку стула, уставился на неё, полуоткрыв рот:

«Какая ты смелая стала! — заметил он не то с иронией, не то восхищённо. — С чего бы?»

Девушка бесстрашно посмотрела на него — так бесстрашно, что он и сам смутился, отвёл взгляд.

«С того, — пояснила она, — что вы сами всё слышали, ещё позавчера, в поезде. Аликс отвергла государя! Она не желает быть его жизненной спутницей. Какое теперь у неё право спрашивать, как мы расселились? Что это за бесцеремонность с её стороны? Чтобы у неё такое право снова появилось, она должна кое-что поменять в своей голове — или в сердце. Когда поменяет, тогда пусть и задаёт свои вопросы».

«Ну да — если к тому моменту не окажется поздно их задавать, — пробормотал Герш с еврейской проницательностью. — А кто, интересно, её надоумил?»

«Иван», — ответил я лаконично.

«Любопытно, а Ивану кто нашептал? — развивал мысль Борис, повторяя моё собственное беспокойство. — Честное слово, не я!» Он перевёл осторожный взгляд на Марка.

«Вы совсем обалдели! — возмутился тот. — Я, господа, доносчиком никогда не был! Особенно о том, что не является моим собачьим дело!»

Я испугался, что сейчас именно Марта со своей невозмутимостью скажет: это именно она написала Ивану (чтобы досадить Насте, например). Но Марта пояснила:

«Я Аликс никакого зла не желаю. Я её уважаю, хоть, прости Господи, и не то чтобы люблю. Да и мелочно — писать об этом. Я ответила бы, если бы она меня спросила напрямую. Но она не спросила, и я не ответила».

«Да ведь и я ничего Анастасии Николаевне не ответил! — пришлось добавить мне, коль скоро ваш покорный оказывался единственным «подозреваемым». — Даже отключил телефон, включил только сегодня утром. И уж, само собой, я не стал бы писать Ивану!»

Мы переглянулись между собой, все четверо.