Голоса

«Думаю, остаток того дня передавать во всех подробностях нет никакого смысла, — снова начал он. — В конце концов, это личная история… К вашему и ваших читателей облегчению должен заметить, что мы не перешли одной важной черты, хотя, видит Бог, мы были в какой-то момент опасно близки к тому, чтобы её перейти. Оглядываясь на произошедшее, хочется, конечно, приписать это своей честности, но благодарить нужно не меня, а Марту: ей ведь ничего не стоило тогда меня соблазнить, если бы она всерьёз задалась этой целью. Но здесь замечу как бы в скобках, что даже если это и случилось бы, я и в этом случае не считал бы возможным бросить в неё камня. Моя позиция здесь более чем двусмысленна и исключает возможность всякого морального суда — напротив, это я являюсь подсудимым, — но если бы даже я во всей этой истории был не действующим лицом, а сторонним наблюдателем, я и тогда не мог бы осудить то, что произошло бы от избытка юной женственности, а вовсе не как следствие некоего коварного расчёта. Вина в этом случае лежала бы на мне, хоть и без всякого моего промышления, как она в таких случаях и всегда должна лежать на мужчине, о чём очень проницательно заметил однажды отец Нектарий… Вы понимаете, надеюсь, что у меня попросту не хватило бы смелости говорить вам об этом всём, если бы вина на мне действительно лежала? Но, впрочем, — вдруг смутился он, — даже и в этом виде совершенно не представляю, как можно публиковать то, что я вам сейчас понарассказывал. Это ведь для ваших ушей, а не для всеобщих!»

«Что же делать? — беспомощно спросил я. — Вашу историю нельзя вынуть из романа, он без неё просто рассыплется…»

«Ничего подобного! Да пусть лучше уж и рассыпается в таком случае».

«Постойте, Андрей Михайлович! — осенило меня. — Верно же говорят, что лист нужно прятать в лесу! У меня есть предложение: я напишу другой вариант, альтернативный, и мы предложим читателю оба!»

«Хм! — задумался собеседник. — Это не так глупо, как может показаться… Но в таком случае у меня будут для вас два условия. Первое: представьте оба варианта Марте Александровне на её рассмотрение! Я не успокоюсь, пока она не скажет: «Да». А если она скажет: «Нет», что ж, так тому и быть… И второе, которое я бы назвал категорическим: пожалуйста, изобразите меня, моих студентов и наш сборник как литературную мистификацию, как вашу собственную выдумку. Нас никогда не было в действительности, слышите?»

«Мне будет жаль это делать! — признался я. — Но соглашаюсь: должны ведь люди узнать о вашем эксперименте, хотя бы и таким способом!»

«Моя частная жизнь к эксперименту не относится!» — парировал Могилёв.

«Увы, это не совсем так! — возразил я. — Или совсем не так».

Историк только вздохнул.

[19]

Мы с Андреем Михайловичем выпили чаю и поболтали о разном, маловажном, после чего он продолжил рассказ:

— Утром — Марта ещё спала — я вышел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Мне пришла в голову идея заодно написать, а то и позвонить кому-то из оставшейся в нашем городе части лаборатории, чтобы наконец выяснить, что так тщательно скрывали от меня вчера наш иудей и наш белорус. Алёше? Это было бы естественней всего… Но по очевидным причинам я не хотел звонить Алёше. Альберте, может быть? Аде я доверял и, конечно, у неё всё сразу узнал бы из первых рук. Но староста группы находилась непосредственно в центре событий, и звонок ей означал бы моё немедленное и грубое вовлечение в происходящее, необходимость, вероятно, сразу принимать решения, не откладывая в долгий ящик. А я ведь рассматривал свою командировку как некоторый отдых, как шанс отключиться от кафедральных интриг и «протестных будней» наших студентов! Нет, требовался кто-то близкий, но стоящий несколько на обочине… Лиза подходила лучше всего.

Я набрал её номер и, только когда она взяла трубку, с раскаянием сообразил, что будить человека в начале десятого утра в воскресенье несколько неприлично, кто-то любит поспать и подольше, о чём и забормотал смущённо.

«Ники, я так рада тебя слышать! — радостно положила она конец моим извинениям. — Христос воскресе!»

«Воистину воскресе, Элла! — отозвался я с облегчением. («Вот, и эта меня называет на «ты», — конечно, не мог я не подумать. — Ну, хоть по-родственному…») — У меня есть… есть некоторое беспокойство по поводу, э-э, вашего начальника штаба». (Я начал не со средоточия своего беспокойства, а с его окраины.) «Он вчера рассказал Аликс всякие небылицы, так что она начала мне писать и настойчиво спрашивать: правда ли, мол, я заселился с Матильдой в один номер?»

«А что, это действительно небылицы?» — весело полюбопытствовала моя aunt-in-law[146] (увы, нет в русском языке такого слова).

«Видишь ли, так совершенно случайно сложилось, что это — чистая правда…» — пришлось мне признаться.

«… Но Аликс эту правду знать не обязательно, — подхватила Элла. — Не думай, я понятливая! Или ей нужно знать? У нас говорят, что моя сестрица сама с тобой рассталась и сама виновата…»

«Как, и об этом уже говорят?» — поразился я.

«Да о чём только не говорят! Так мне молчать или сказать ей?»