Голоса

Иван, однако — как теперь уже всем известно — не терял времени даром и для обсуждения вопроса «сепаратным способом» решил встретиться с Настей в её качестве временной формальной руководительницы лаборатории. Об этой встрече присутствующая здесь Анастасия Николаевна может рассказать и сама. Им же известно, что «начштаба» изобразил «её высочеству» моё отречение как дело уже сделанное, как нечто, на что я почти согласился, на что соглашусь наверняка, зная мой характер и принципы — да вот, уже согласился по последним, ещё непроверенным, сведениям… (Дело, напоминаю, происходило в субботу, когда я ни сном ни духом не знал о суворинских ультиматумах.) Её высочество, взволнованные всем происходящим, Ивану в итоге указали на дверь — Анастасия Николаевна, браво! — но своему духовнику — отцу Нектарию — всё же позвонили. Именно поведение Ивана, его «неверность», его «беспринципное честолюбие», да и весь общий разлад Алёшу так взволновали, что он, выключив телефон, пропал на целый день. («Хорошо, когда только так! — подумал я на этом месте. — Но не одним же беспокойством о моём будущем «отречении» поделилась Настя с Алёшей, и не только поведение Ивана могло его потрясти… Как деликатно мои студенты умолчали то, о чём, действительно, лучше публично не говорить!»)

Лаборатория продолжила работать в воскресенье, но напряжение уже чувствовалось в воздухе. Лиза, кажется, и вовсе не присоединилась: дескать, делайте что хотите, только без меня. Между Иваном и прочими то и дело проскакивали искры. Наконец, туча сгустилась, а искры превратились в молнию. Молния сверкнула, когда Ада, получив сообщение от Лизы, успевшей позвонить Насте и узнать про вчерашний визит Ивана, бросила тому упрёк в моральной нечистоплотности, тот же в ответ ядовито возразил, что она и сама уже второй день подряд изменяет своим принципам. Осуждая связи между преподавателем и его студентками, нужно, дескать, быть последовательной, а не пристрастной, возбраняя их одним и закрывая глаза на других. Либо определённые табу являются священными для каждого педагога, либо этих табу не существует — и тогда отчего все взъелись на Бугорина? («Я не сообразила, что ответить!» — призналась Ада с потерянным видом и быстро, не задерживая взгляда, глянула на сидевшую рядом со мной Настю: мол, обсуждалось ли это между нами? примирились ли мы с ней, если было, о чём примиряться? не сморозила ли она, Альберта, сейчас лишнего? «Её высочество», кажется, и бровью не повела.) Но хоть староста группы и не нашлась с ответом, все остальные так и ахнули от этого выпада, острие которого было направлено, конечно, в мою сторону. Ахнули — и дружно набросились на Ивана, упрекая его в клевете. Иван же, весь белый от гнева, объявил: если группа отказывается признавать реальность и предпочитает жить в мире сочинённых ею фантазий, он с такой группой не желает иметь ничего общего. Так ведь лаборатория и историческую реальность подменит в пользу чего-то, во что всем хочется верить! Тут же «начштаба» объявил о том, что снимает с себя секретарскую работу, и снова «хлопнул дверью» — в этот раз, может быть, окончательно. А группа переизбрала новым секретарём Аду, которая со вздохом подчинилась. Со вздохом, потому что возвращение к этим обязанностям явно мешало её «общественному активизму».

Ещё раньше, поясняла Ада, Марта прислала ей короткое сообщение с просьбой до поры до времени не совершать никаких новых «акций», а дождаться понедельника. Именно поэтому окончательное решение об эксперименте после долгих колебаний до понедельника и отложили. Но в понедельник невозможно уже было откладывать дальше. При всех Ада написала Марку, дав ему добро на «мою проверку».

И вот, не успело пройти и четверти часа после того сообщения, как пришла сногсшибательная новость: Бугорин уходит с должности заведующего кафедрой по собственному желанию! О чём группа и поспешила дать знать двум нашим горемыкам. Вообразите же теперь их положение, Андрей Михалыч! История усложнялась тем, что в детали «моего испытания» был посвящён только Марк, а Борис полностью поверил в происходящее. Ему в качестве верного монархиста решили не открывать, что всё происходит понарошку: он узнал об этом лишь около часу назад. Представьте, говорил мне «Шульгин», моё смущение и обескураженность, государь! Я снова, второй уже раз, вынудил отречение у своего монарха — и снова узнаю, что это действие было поспешным, глупым, лишним! Ведь после ухода Бугорина позиции назначенной им Сувориной на кафедре очевидно слабели, позиции руководителя проекта, напротив, укреплялись, и сдаваться ей без боя не имело смысла — но, погляди ж ты, он уже сдался…