Голоса

— Я не уследил, какой адрес назначения назвала девушка, — продолжал рассказывать Могилёв, — и понял, что такси едет в посёлок Зимний, лишь когда мы миновали центр города. Зачем? — поразился я. Затем, пояснила мне Настя, что меня едва ли не с утра ждут мои «подданные»: они всё это время продолжали добросовестную работу над сборником, который уже близится к завершению. Но ведь руководство проекта передано Даше Синициной, то есть, пардон, Дарье Николаевне, моя-то теперь какая об этом забота? Нет же, пояснила мне спутница: всё не совсем так, как я думаю, и, возможно, меня ждёт сюрприз, на что ей намекнула Ада… Я неопределённо хмыкнул: какие ещё сюрпризы могли мне преподнести все эти, кхм, максимы-полупредатели?

— Максим-полупредатель — историческое имя? — перебил на этом месте рассказчика автор. Историк улыбнулся.

— Можно с натяжкой и так сказать, — добродушно ответил он, — только, боюсь, из области альтернативной истории! Но, в любом случае, даже полупредатели заслуживают человеческого прощания с ними — если, конечно, они сами к нему стремятся. Эти прощания бывают эмоционально болезненными, но пока у нас есть душевные силы, прятать от них голову в песок — не по-мужски: так или примерно так я убеждал себя. Ну, а поглядывая на девушку рядом со мной, вспоминал нечто евангельское: про купца, продавшего всё и купившего единственную жемчужину. «Её высочество» стоила всех этих волнений, хоть я пока боялся поверить в наш с ней «союз» окончательно.

В посёлке мы пообедали — в новом торговом центре имелось и до сих пор имеется кафе, — после чего Настя взяла с меня торжественное обещание о том, что не позднее сегодняшнего вечера или, на худой конец, завтрашнего утра мы вернёмся сюда, чтобы выбрать здесь кухонную утварь, занавески на окна, лампы и торшеры, мебель, пару напольных ковриков… Для чего?! — изумлялся я. Как для чего?! — не понимала она. Для нашего общего дома, конечно! В доме нет отопления, принялся я объяснять — но сдался под её напором и дал такое обещание.

В нашу Freie Hochschule Mogiljow[152] — кто-то за время нашей командировки действительно изготовил такую записку на входную дверь, Альфред, не иначе, — итак, в дом, где сейчас находимся, мы вошли в начале пятого (дверь не была заперта) и, оставив верхнюю одежду в прихожей, вступили в «класс».

«Могильчане» уже ждали нас и при нашем появлении, словно первокурсники, поднялись с мест. (Я обнаружил, что некто сколотил ради замены отсутствующих табуретов три простецкие деревянные скамьи, одну из которых, недалеко от входа, оставили для нас. Неужели это Алёша плотничал? Алёши, правда, не было, как и Марты. Ну да, сообразил я: они оба сейчас — в районном центре и, дай Бог, давно встретились. Иван тоже отсутствовал. «Гучков» и «Шульгин» уже, однако, успели приехать раньше нас и тоже нас встречали.)

«Благодарю вас, садитесь, — пробормотал я смущённо. — К чему такие церемонии? Тем более в отношении сугубо частного человека… Я, кстати, удивлён тому, что Даша, виноват, Дарья Николаевна не с вами, вернее, тому, что вы не с ней и не на факультете… Или я чего-то не понимаю?»

По семи собравшимся пробежал какой-то шепоток, они обменялись взглядами.

«Вы ему так и не сказали?» — громко возмутилась Ада.

«Да нам просто к слову не пришлось!» — принялся оправдываться Марк.

«И нам стало стыдно», — добавил Герш. Ада между тем уже подошла к нему решительным шагом и протягивала руку.

«Дай сюда — дай мне те две бумажки, дай немедленно!» — потребовала она. Получив от Бориса два моих «отречения», она разорвала их, оба, на четыре части и брезгливо метнула обрывки на пол.

«Государь! — объявил мне её брат с дурашливо-церемонным поклоном. — Вы не поняли, что произошло в поезде, и простите за то, что держали вас в неведении до этой самой секунды. Это был

эксперимент!»

[6]

— «Эксперимент? — уточнил я, ещё не веря. — Надо мной? — и немного нервно смеясь, добавил: — Ах, какие же вы поганцы… Какие вы бессовестные рожи…»

Группа загудела, причём говорил, кажется, каждый, и все они разноголосо упрекали меня: как я мог, как мне только хватило цинизма посчитать их всех крысами, бегущими с корабля! Я оправдывался: а чтó, чтó ещё мне оставалось думать? Когда мы все выговорились и отсмеялись (а кто-то даже и всплакнул), они начали мне наперебой рассказывать ход событий четырёх прошедших дней.