Как писать фэнтези правдоподобно
Заявление о том, что фэнтези — просто груда старого мусора, если только она не служит целям реализма
Спасибо, что пригласили меня, и спасибо, что продемонстрировали мою самую любимую добродетель. Самая важная из добродетелей — это, конечно, Милосердие, но лично я больше всего наслаждаюсь обществом Надежды. Очевидно, пригласив меня выступить на конференции на тему религии, вы надеетесь, что мне есть что сказать. Я, несомненно, тоже на это надеюсь, но в моем случае надежда сдерживается опытом, тогда как ваша еще совсем юна, энергична и не потрепана жизнью. Я постараюсь тоже не слишком ее потрепать.
Название этой конференции — «Вера и фэнтези» — отсылает нас к третьей великой христианской добродетели. И тут же нас поджидает первое разочарование: вынужден признаться, что хотя я определенно что-то знаю о фэнтези и совсем немного о надежде и милосердии, мне почти ничего не известно о вере. Я не в состоянии поведать вам, ни как обрести ее, ни как это ощущается, когда она у вас есть. И поэтому мне пришлось крепко подумать над тем, что бы такого вам сказать и чтобы оно при этом а) не повторяло слишком уж явно то, что я уже говорил раньше; б) имело хоть какое-то отношение к вашему предмету; в) не наступало бы слишком явно на хвост тому, что я собираюсь писать дальше. Если я болтаю о том, о чем буду писать, оно исчезает. Болтать о том, что
И вот в процессе размышления обо всех этих вещах я с большой пользой для себя прочел Дона Кьюпитта, видного исследователя христианской теологии и религиозного философа. Ему есть что сказать об историях и том, как они могут помочь нам понять совершенно бесформенный поток жизни. Даже когда он упрекает меня за чрезмерную приверженность к сверхъестественному, его слова все равно стоят внимания.
Однако в названии конференции фигурируют не абы какие истории, а именно фэнтези. Меня очень беспокоит тот факт, что фэнтези мне в общем-то безразлично. Я уже попадал из-за этого в неприятности: учитывая, что жанр, в котором я пишу, считается фэнтези, мне полагалось бы быть его защитником. Но я начал писать фэнтези не потому, что был заядлым его читателем и пожизненным фанатом орков, эльфов и выдуманных языков. Если вы большой любитель Толкина, должен предупредить, что немного позднее я намерен довольно сурово высказаться насчет «Властелина колец». И к своим «Темным началам» я приступил нерешительно, с большими сомнениями, и очень удивился (причем не самым лестным для себя образом), когда мое воображение буквально расправило крылья, очутившись в мире, где у каждого человека есть личный деймон, белые медведи куют доспехи, а шпионы ростом в три дюйма разъезжают на стрекозах.
Оно действительно обрело свободу. Неким странным образом — и мне до сих пор неудобно это признавать — я даже почувствовал, что вернулся домой. Здесь я был в прочном контакте со всем, из чего черпал силу; здесь сам воздух, которым я дышал, был полон знакомых и блаженных ароматов; ноги мои прочно стояли на земле, в которой покоились кости предков; звучащий кругом язык был тот самый, на котором я говорил, думал и видел сны; здесь все манеры и обычаи были мне родные — но вы и сами прекрасно знаете, что такое