Голоса деймонов

… негодуя, в пламенном гневе
Содрогается, воет Призрак.
     Устрашая ночь своим воем,
Он топочет вокруг Наковальни
     и наносит удары вслепую,
Проклинает он Небо и Землю,
     День и Ночь, и Луну, и Солнце.
Проклинает Ручей и Реку, и Пустыню,
     песчаную Пустошь,
Клянет Города и Народы, Людей,
     Языки и Законы, —
В отчаянье ввергли его угрозы
     и ужасы Лоса…

Я сказал «хотелось бы думать», но в действительности сковавшая меня иллюзия повела себя не совсем так. Вместо этого она просто растворилась — мгновенно и тихо, как охотник на Снарка, оказавшегося Буджумом. Как только я сообразил, что, конечно же, я творил свою систему с самого начала и, конечно же, мое дело — творить, а не рассуждать и сравнивать, я тотчас вырвался на свободу.

Правда, опыт был малоприятный.

Но, мысленно с глубочайшей благодарностью поклонившись Уильяму Блейку, я вернулся к своей книге и дописал ее.

Удивительно, как это я не вспомнил, что из такого же затруднительного положения в самом начале работы над трилогией (когда я понял, что окончательно и бесповоротно ввязался в сочинение фэнтези — жанра, который я не люблю и не одобряю), меня спас Мильтон. Я невысокого мнения о фэнтези потому, что авторы произведений в этом жанре, как правило, не интересуются человеческой психологией, тогда как для меня психология — это самое главное в художественной литературе. Но потом до меня дошло, что «Потерянный рай» — моя самая любимая поэма, которой я искренне восхищаюсь, — это тоже своего рода фэнтези, и что ангелы — это не просто такие высокие люди с крыльями, а еще и эмблемы психологических состояний. И я снова почувствовал себя свободным и понял, что смело могу работать дальше со своими деймонами, говорящими медведями, альтернативными мирами и так далее. Понял, что я могу использовать аппарат фэнтези, чтобы с его помощью рассказать правдивую (на мой взгляд) историю и поведать о том, почему быть человеком так интересно.

Тогда мне открыл на это глаза Мильтон, а теперь Блейк показал мне, что я вовсе не обязан ходить на цыпочках вокруг чьей-то чужой системы, стараясь ничего не нарушить и не нашуметь. Я имею полное право расположить вещи так, как того требует моя собственная история, — потому что я творю свою систему.

Какое же это было облегчение! Думаю, я испытал примерно то же, что чувствовал освобожденный раб из «Америки» Блейка:

Пусть раб, прикованный к жернову,
     сбросит оковы и выйдет в открытое поле,
Пусть посмотрит на небо и засмеется ясному дню,
Пусть душа, заточенная прежде
     во тьме и во вздохах
На тридцать мучительных лет,
     не знавшая, как улыбаться,
Восстанет от тяжкого сна: цепи распались,
     двери темницы открылись.
Ни жены его, ни детей угнетателя бич не коснется.
Встанут они и пойдут, озираясь на каждом шагу
     и думая: это сон.

Ну, что-то в этом роде.

Но ловушка, в которую я угодил и из которой спасся, поставила передо мной два вопроса. Сейчас я хочу обсудить их и посмотреть, удастся ли мне прийти к какому-то выводу.

Вот первый вопрос: что такое система?

А вот второй: неужели существует только два возможных подхода к системам? Или ты создаешь их сам или становишься рабом чужих систем?

Есть еще и третий вопрос, но о нем я скажу позже.