Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е – начало 1930-х годов

«…как выясняется теперь, и среди загнанного и измученного духовенства России имеются смелые и мужественные деятели, которые при самых ужасных условиях решили дать свои соответствующие истине ответы на вопросы, кот[орые] были предложены митрополиту Сергию, и противопоставить их казенной советской версии. Это было сделано группой правосл[авного] духовенства, почти немедленно после того как появилось пресловутой интервью»[370].

Думается, что эта точка зрения отражала взгляды большинства непредвзятых читателей эмигрантской прессы.

«Вы зажимаете рот одним и даете свободу другим»

Когда Вельмин дружески предложил Косткевичу сгладить все острые углы в своих материалах, последний откликнулся на это предложение резким письмом от 23 июня 1930 г. Он пишет:

«Дорогой Друг, я не сержусь на вас потому только, что таков уж закон дружбы, но не могу скрыть от вас того крайнего удивления, огорчения и возмущения, которое переживаю я, прочитав Ваши письма и приложенные к ним газетные вырезки <…>.

Вы утеряли, несмотря на то что живете в демократической стране, всякое чутье и представление о таких, казалось бы, элементарных вещах, как свобода слова, печати, мнения, суждения, оценки и т. д.

Ведь, в самом деле, если допустить, что сообщаемые мною факты соответствуют действительности (а я их всегда очень тщательно проверяю), то, спрашивается, что может заставлять Вас брать на себя миссию цензора и налагать запреты на предание гласности того, с чем, быть может, в смысле оценки Вы и не согласны. Ведь я же никогда не просил Вас подписывать мои сообщения своим именем, я же никогда не просил печатать их именно в “Посл[едних] нов[остях]”. Не понимаю я, кстати сказать, и того, почему “П[оследние] Нов[ости]” не могут на своих страницах опубликовать вещи, не гармонирующие с их точкой зрения, снабдив при этом их заметкой, что это-де мнение группы лиц, не имеющих отношение к “П[оследним] нов[остям]”. Но что исходит оно из России, заслуживает в смысле фактической стороны доверия и потому находит приют на страницах “П[оследних] Нов[остей]”, кои с точкой зрения автора не согласны. <…>

Что же делаете Вы? Вы зажимаете рот одним и даете свободу другим. И зажимаете рот тем, кто пишет Вам из России, кто видит и знает все лучше Вас, кто ради того, чтобы отослать Вам свои письма, рискует жизнью. А сколько фраз расточаете Вы о том, что Вам важен голос из России, что Вы ищете и просите информации из России, сколько раз Вы писали мне об этом? В результате же на этот “голос из России” накладывается цензорское veto, и Вы во имя не[по]врежденности устанавливаемых в кабинетах Ваших редакций мнений считаете возможным пренебречь жизнью, фактами, мнением живых и мыслящих людей из России…»[371]

Киевский корреспондент обличает Вельмина и его единомышленников в том, что они «уже установили свою точку зрения, будь то партийную, будь то редакции «Пос[ледних] Нов[остей]», и все, что не по шерсти этой точке зрения, хотя бы это и были самые разительные факты, ими a priori признается недопустимым для опубликования. Он пишет: «Наконец, подумайте хорошенько над тем, что в моем лице определенная и немалая группа русского церк[овного] общества, лишенная возможности высказывать свои мнения здесь, в России, преследуемая, гонимая, постоянно и серьезно рискуя, – обращается к Вам, своим друзьям и братьям, живущим в условиях относительной свободы и возможности писать и говорить, с просьбой приютить наши мысли, впечатления, суждения, вынесенные из гущи действительной жизни, выстраданные в борьбе, – приютить на страницах свободной печати»[372]. «Где Ваша помощь русским братьям, где же Ваша борьба за Россию?» – вопрошает он.

Автор письма находит две основные ошибки в оценке эмиграцией русской действительности: это, во-первых, боязнь быть судьями своих братьев, оставшихся в России, сознавая свое свободное и их бесконечно тяжелое положение, они вдаются в противоположную крайность – берут на себя миссию защиты всего того, что совершают сейчас церковные деятели в России. Во-вторых, это плохая ориентация в русской жизни. Курдюмов, Демидов в своих статьях, считает автор, просто называют митрополита Сергия святым – возводят его на такой пьедестал, о котором даже не думают «отечественные поклонники и соратники митрополита Сергия»[373]. В России «все церковное общество… согласно в том, что акты м[итрополита] Сергия – как то: декларация и интервью – акты позорные, тяжелые, которые никому и в голову не придет защищать как таковые. Эмиграция же доходит до того, что видит в этих актах какой-то особый смысл и чрезвычайную ценность (Курдюмов)»[374].