Голоса Памано

Говоря, Тарга украдкой разглядывал кабинет, чистый и опрятный, как и сам полковник: на стене, на самом видном месте, – генералиссимус и мученик Хосе Антонио, сбоку – карта Восточных Пиренеев в масштабе один к пятидесяти тысячам. А в воздухе – несносный запах отвратительного табака этого болвана Рамальо Песона, который до сих пор не проронил ни слова, словно давая ему выговориться. Валенти с некоторой опаской размышлял над тем, что означает сие упорное молчание полковника, рассеянно поглаживавшего белые, выстриженные с миллиметровой точностью бакенбарды. Наконец офицер посмотрел в окно и усталым тоном вымолвил:

– В Пиренеях нет вражеских солдат.

Отравлявшая воздух сигара тлела в пепельнице.

– Мы не принимаем участия в войне. Там могут быть только бандиты.

– Вот об этом я и говорю, полковник. Но эти бандиты прекрасно знают местность, потому что среди них есть здешние жители, гнусные предатели. Контрабандисты, пастухи, крестьяне. – Он не сдержался и ударил кулаком по столу. – И я знаю, кто это! – Он стукнул себя кулаком в грудь, как кающийся грешник. – Я ведь тоже из тех мест! Я там родился! И всех их знаю!

– Такие вещи кое-как не делаются, – спокойно ответил полковник Рамальо Песон в ответ на нетерпеливые возгласы Валенти. – Как вы, очевидно, понимаете, мне безразлично, что вы предпримете. Наверняка эти типы в чем-то виновны. Тем не менее настало время придерживаться определенных правил.

– Но я в своей деревне, в деревне, где я алькальд, вынужден ходить с охраной!

– Что ж, служба Отечеству – нелегкое дело.

– Я могу обезвредить предателей.

– Этим занимается испанская армия. – Полковник взял сигару из пепельницы и сделал затяжку. – А Фаланге… следовало бы сменить стиль поведения.

– Кто вы такой, чтобы указывать, что должна делать Фаланга?

– А кто такой вы, чтобы обсуждать армейские приказы?

– Я личный друг генерала Сагардия.

Полковник взглянул на него с отсутствующим видом. Еще раз затянулся сигарой и пустил дым в сторону Тарги, видимо на тот случай, если до того еще не дошел запах омерзительного табака. Алькальд Торены заявил прежним тоном:

– Я личный друг генерала Юсте.

– Это что, угроза?

– Нет, но он ваш начальник.

Тина выпрямилась на стуле. На компьютере, наслаждаясь исходящим от него теплом, элегантно развалился Доктор Живаго, с безразличным видом глядя в стену, находящуюся в нескольких сантиметрах от его мордочки; Тина опять немного позавидовала ему. Она надела очки, написала на клейком листочке «Арнау» и прилепила записку на рамку монитора. Карандашная надпись «Арнау» на желтом фоне означала: позвонить в монастырь и попросить разрешения у незнакомца с маслянистым голосом, который теперь, судя по всему, мне почти что родственник, так вот, нижайше попросить у него разрешения поговорить с сыном, который уж точно мой родственник. Он мой сын, я его родила. Сеньора, мне очень жаль, но в данный момент их нельзя беспокоить. Я только что сказала вам, что я мать, которая его родила, а теперь мне стоит каких-то немыслимых усилий добиться того, чтобы поговорить с ним по телефону и сообщить, что какая-то чилийская НПО чего-то там хочет и требует объяснений, потому что, похоже, ты должен был что-то ответить им два месяца тому назад, но так ничего и не ответил.

– Но, мама, если я… Ну хорошо, дай мне их контактный телефон.

– Как ты, Арнау, как у тебя дела? – На самом деле она звонила именно за этим.

– Хорошо, мама, все хорошо, спасибо. А вы как?

Твой отец обманывает меня с неизвестной женщиной, я должна как можно быстрее сходить к врачу, мой сын сбежал из дома, но так все в порядке, все идет как по маслу.

– Мама, ты меня слышишь? Как там вы с папой?

– Хорошо, сынок, все хорошо.

– Поцелуй его от меня.

Это невозможно, я его больше не целую; невозможно, сынок. Даже не проси меня.

– Обязательно поцелую. Так ты наконец обрел свое счастье?

Когда она наконец решилась задать этот вопрос, Арнау уже повесил трубку; похоже, он очень торопился вернуться к цветнику, за которым ухаживал, или продолжить, закатив глаза, выводить кропите, небеса, свыше, и облака да проливают правду; ведь все это гораздо существеннее и важнее, чем поговорить с матерью. Да, похоже, я превращаюсь в угрюмую занудную тетку.