Голоса Памано

Она закрыла альбом и вернула его на место. Потом задвинула ящик, стараясь сделать это как можно тише, словно боясь выдать себя. И тут увидела лежащий на углу стола ежедневник. Как, ты даже ежедневник не взял с собой, сынок? Так радикально порываешь с прежней жизнью? Она бесцеремонно открыла записную книжку сына, чего никогда раньше себе не позволяла. Последняя неделя, последние дни, понедельник: большими буквами записано «Мирея», остальная часть страницы перечеркнута. Мирея. Лерида. Кто такая Мирея? Кто эта девушка, так и не сумевшая вырвать его из когтей монахов? Мирея, мне бы очень хотелось с тобой познакомиться, чтобы ты объяснила мне, что случилось с моим сыном. Ты наверняка знала его лучше, чем я. Ты любила его? Вы занимались любовью? Занимался ли мой сын хоть когда-нибудь любовью? Его я уже не могу об этом спросить. Когда ему было, не знаю, лет десять, во время экскурсии в долину Феррера мы рассказали сыну о том, на что ему может сгодиться пенис, когда он станет взрослым, и он на это сказал ну, тогда у меня будет много детей, это точно. Как раз за несколько дней до этого мы с его отцом решили больше не заводить детей, пусть будет один Арнау, больше нам не нужно. Мирея. Лерида. Целый день, чтобы проститься с Миреей. Должно быть, она была чем-то очень важным в его жизни. Вторник: в четыре часа Рамон и Элиас. Сервера, базовые общины. Среда, шестнадцатое: базовая платформа; вторая половина дня – церковь. Тремп. Вечер: прощание с родителями, ужин. Ну да, родителям – ужин. Все уже все знали, кроме твоих родителей, которые всегда все узнают последними. Родителям ты посвящаешь только ужин. Рамону и Элиасу – всю вторую половину дня. Мирее – целый день. Неужели всем давно известно, что Жорди мне изменяет? Все, кроме меня, давно все знают? И я последняя обо всем узнаю? Четверг, семнадцатое января две тысячи второго года: выразительным, почти ликующим почерком завтра в девять утра я поступаю в монастырь. Его врожденный хороший вкус не позволил ему поставить восклицательный знак. Поступаю в монастырь, и точка. И ничего больше. Он так давно и определенно это решил, что больше не сделал никаких записей, ежедневник остался практически пустым. Ах нет, в апреле месяце… Нежданные слезы навернулись у нее на глаза, когда она прочла тридцатое апреля, день рождения мамы. Да, он записал это, но ежедневник-то он с собой не взял. Взгрустнув, она закрыла записную книжку. Положила ее на тот же угол стола, откуда взяла, чтобы Арнау, если вдруг он вернется через целую жизнь, не догадался, что она разворошила его секреты. И подумала там, в монастыре, в заточении, на кой черт ему этот ежедневник, ибо предначинания, хвалы утренние, часы чтений, третий, шестой и девятый дневные часы, вечерни и завершения дня всегда совершаются строго во время, предназначенное для предначинания, хвалы утренней, часа чтений, третьего, шестого и девятого дневных часов, вечерни и завершения дня. Бедный мальчик, теперь он всю жизнь должен будет следовать расписанию предначинаний, хвалы утренней, часа чтений, третьего, шестого и девятого дневных часов, вечерни и завершения дня и при этом будет считать себя счастливым.

29

Это был особенно непростой вечер. Во второй половине дня поднялся резкий, неприятный фён, который укутал склоны Монтсента заиндевелым саваном; тогда-то и появились те, кого Ориол ждал уже два дня: мужчина с испуганным взглядом и дрожащими руками, смирившаяся со своей тяжелой долей женщина того же возраста, что и он, и две девочки с косичками, бледные от усталости. Такая же семья, как и предыдущая, подумал он, хотя нет, к счастью, у этих не было собаки. И проводник, суровый мужчина из Сона, который прошептал мне на ухо пусть они весь день спят, они совсем вымотались.

– Откуда они?

– Из Голландии. Я тоже останусь здесь на ночь.

– Сейчас не самое хорошее время для того, чтобы прятать здесь столько людей.

– Хороших времен не бывает. Но я больше не могу.